«Духовность России — это Христос. Жизнеописание иеромонаха Василия (Рослякова)
18 апреля 2013 года исполняется двадцать лет с той страшной и особенной Пасхи Христовой, когда в Оптиной пустыни пролили мученическую кровь три монаха - отцы Василий, Ферапонт и Трофим. В канун этой даты Нина Александровна Павлова , автор замечательной книги «Пасха Красная», рассказала порталу о том, как создавалась эта книга и о помощи людям по молитвам Оптинских новомучеников.
Христос Воскресе!
Воистину Воскресе!
Двоих иноков - отца Трофима и отца Ферапонта - убили на звоннице, когда они тянули руки к небу, чтобы прозвонить этот лучший из звонов - пасхальный. Отца Василия - чуть позже, во дворе: он услышал, как ударили в набат вместо привычного пасхального звона, и поспешил на помощь братьям.
«Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: “Молчание есть тайна будущего века”. И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.
Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый - раненый насмерть - он воистину “восста из мертвых”: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.
У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам - навстречу убийце».
«Даже годы спустя пережить это трудно - залитая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: “Братиков убили! Братиков!”», - пишет в своей книге Нина Павлова .
Она долго не хотела браться за этот труд - с этого и начинается её замечательная книга, способная растопить Христовой любовью самое ледяное сердце: «Начну с признания, стыдного для автора: я долго противилась благословению старцев, отказываясь писать книгу об Оптинских новомучениках по причине единственной - это выше моей меры, выше меня».
 |
Автор книги «Пасха Красная» своё авторство отрицает: «Я молилась, плакала у могилки отца Василия: “Батюшка, я никто и ничто, - а он был мастер слова - пусть я буду дудочкой в твоих руках, сам напиши, сам сделай!” Всё шло через них - это абсолютно не моя заслуга».
Блестящая писательница, четверть века она живет у Оптиной пустыни. Мы никогда не виделись, говорим теперь по телефону - я звоню из Москвы, - но ее голос звучит, как голос очень родного человека. Я прошу ее рассказать, как писалась «Пасха Красная».
«Благословили - надо исполнить это послушание, - рассказывает Нина Александровна, - А послушание оказалось чрезвычайно трудным, и слез я тут пролила немало. Ведь у монахов скрытная тайная жизнь». Самым трудным оказался сбор материалов о жизни отцов. Она сравнивает его с тем, как по кусочкам склеивают осколки разбитой греческой амфоры - у одного есть фрагмент, у другого. Порознь эти кусочки мало что значат. Но если собрать их воедино, то сложится, наконец, бесценный орнамент, и приоткроется тайна монашеской жизни.
«Они хотят, чтобы мы были едины в любви»
 |
Батюшка, нет никаких сведений об отце Ферапонте. Расскажите хоть что-нибудь.
Нина, я бы с радостью рассказал, но я сам ничего не знаю. Помню только, что в трапезной, у входа, сидела бабушка и вязала носки. Ферапонт подходит к ней и спрашивает: «Трудно вязать?» - «Совсем не трудно. Хочешь, научу?» А что было потом, не знаю.
Иду дальше - к храму. Встречаю Сережу Лосева - ныне уже покойного, - он работал на послушании в Оптиной, резчик. Сережа рассказывал, как Ферапонт искал для себя занятие, чтобы с Иисусовой молитвой что-то делать. Он бывал в Дивеево, - там блаженные вязали носки, занимаясь Иисусовой молитвой, у них «вязать» и означало «молиться». Попробовал и отец Ферапонт вязать, но все носки просят, - а всякому просящему дай, - вот он потом и перешел на резьбу…
И вот так, пока я шла от могилок до храма, сложился цельный рассказ. У меня никогда не было никаких видений, но тут меня обожгло горячее чувство, - как же наши новомученики любят нас! Они хотят, чтобы мы собрались все вместе, как кусочки той разбитой вазы, - и были едины в любви.
Иногда меня благодарят за книгу, но я сама благодарна - за тот опыт, который я приобрела, работая над нею. Конечно, мы часто произносим: «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых». У Бога все живы. Умом это понимается, а сердце молчит. А тут был тот
живой опыт общения с новомучениками, когда я получала материалы и сведения в основном от них. Приведу несколько примеров.
Монахи по своей природе - очень добрые люди. Когда я начинала работать в издательском отделе монастыря, а отец эконом спросил, чем помочь, я сразу ответила, что нужен большой амбарный замок, чтобы запереть все рукописи и не выдавать их монахам. Потому что «просящему дай». В итоге письма отца Нектария - подлинники! - исчезли из монастыря, как и дневник отца Василия. Подарили дневник кому-то. Шлём письма во все концы, но не можем ничего отыскать..
И вот прихожу я в очередной раз плакаться на могилку к отцу Василию: «Батюшка, о чем писать, если нет материалов? И дневник ваш не отыскать».
Вдруг бежит человек. Босой - паломник такой был, немножко юродствовал, - несет тетрадку какую-то, читает на ходу. Подбегает ко мне, вручает: - «Вам!» Это был дневник отца Василия».
«Отец Ферапонт, ответь на письмо!»
«Еще случай. Мы с игуменом Филиппом - его благословили помогать мне, - два года рассылали письма по местам, где жил и работал до монастыря . Я даже вкладывала всегда в письмо конверт с обратным адресом. И - никакого ответа.
И вдруг приходит письмо - из Ростова, от католика. Малограмотное письмо, хвастливое: я, пишет он, привел отца Ферапонта к Богу, я его наставлял, вызывайте меня в Оптину пустынь, я буду руководить вашей работой.
Неприятное письмо. Тем не менее, надо ответить. Сажусь. Тут котенок, - хвать это письмо, и убежал с ним. Отловила котенка, отняла. Сажусь снова за ответ. А лето, окно открыто… Ветер швырь - и унес это письмо, бегала я за ним по всему огороду.
В общем, неделю мучилась - никак не могу ответить. А ответить надо. Пришла я на могилку к отцу Ферапонту и говорю в сердцах: «Отец Ферапонт, имя тебе слуга - а Ферапонт переводится как “слуга”, - вот ответь, пожалуйста, на это письмо, я уже измучилась». И кладу письмо на могилку.
И тут из-за моей спины выглядывает монахиня Любовь из Ростова, читает адрес на концерте и говорит: «О, это же от Феди-горбуна!»
И рассказывает, что Федя-горбун никогда не приводил о. Ферапонта к Богу, - тот уже был в Оптиной, когда Федю сманили католики. И Федя превознесся - стал всех учить и обращать. Монахиня Любовь близко знала отца Ферапонта, и когда сообщила ему, что Федя перешел к католикам, тот ужасно расстроился: «Ой, беда-беда, матушка, вы уж не оставляйте Федю!» И когда она в следующий раз приехала, принес ей книги с рассуждениями святых отцов о католицизме - специально подобрал: «Матушка, пожалейте Федю. Помогите ему!» Вот такой ответ на письмо».
« Отец Трофим, без воды мы остались, что делать?!»
 |
Колонка далеко - километр идти. Ну, ведро принесешь для чая и супа, а помыть посуду и постирать?
Пришла на могилку к отцу Трофиму и жалуюсь: «Отец Трофим, без воды мы остались, что делать?!» Иду от могилки - навстречу отец эконом, игумен Досифей.
«Нина, - говорит, - у нас сейчас на хоздворе геологи бурят воду, вот как они закончат, я к тебе их пришлю». - «Батюшка, да денег нет!» - «Ничего-ничего, найдешь». В тот же день к вечеру у меня эти геологи пробурили воду, денег взяли очень мало, и опять - : у других воду нашли на глубине тринадцати метров, семнадцати и даже двадцати. А тут всего семь с половиной метров, - и добрались до подземного озера на каменном плато. Чистейшая вода! И когда сосед возил пробы в Москву, в лаборатории даже удивились: Откуда? Такой чистой воды они давно не видели.
А на следующий день игумен Антоний говорит: «Нина, проводи воду в дом, пока нет заморозков». - «Батюшка, да где же мне столько денег взять?» - «Мы сейчас для Фроловского храма трубы закупили, сантехнику, тебе привезут. Со временем отдашь, расплатишься, а нет - бери во славу Христа». Вскоре у меня в доме были водопровод, душ и все городские удобства. И это очень похоже на Трофима, - он был человек-огонь.
Помню такой случай. Стоим мы возле храма, и один инок задумчиво рассуждает: «Надо бы сделать в келье полку для икон. Но где взять фанеру, и вообще - как эти полки делают?» Трофим говорит: «Сейчас приду!» Убежал куда-то, и уже через полчаса у этого инока была в келье прибита полка. Он всё делал сразу, радостно».
«Иди, мой хороший»
«Двадцать лет прошло. А сердце всё равно плачет, потому что встретить такого духовника, как , - это большая редкость», - говорит Нина Александровна.
«Ярко вспоминается первое впечатление от отца Василия. Это был, кажется, 1989 год. Разорённая Оптина, а в обители живут в основном миряне. По двору бродят коровы, козы, свинка чешется боком об угол храма.
 |
Натерпелись мы немало. Помню, пожаловалась игумену Ипатию: «Батюшка, эти алкоголики опять!» А он мне: «Да как вы можете так говорить о людях?» Конечно, нехорошо кого-то осуждать, но вот сценка у магазина. Молоденький тракторист, местный оптинский житель, уже купил бутылку, выпил и рвется в магазин обратно. Его отшвыривают, не пропускают, а в итоге завязывается нешуточная драка, после которой лицо тракториста уже в крови.
Тракторист нехотя умылся у водопровода, а отец Василий тем временем сидел у врат монастырских, встречал паломников. Собственно, ворот еще и не было, - бревна там лежали - вот на бревнах он и сидел. Походит тракторист, садится рядом, они беседуют о чем-то.
Прохожу мимо и слышу: «Отец, вот зачем разрушают храмы? Кому они мешают?» И так мирно они беседуют, будто не было ещё минуту назад этого агрессивного драчуна-пьяницы. Тракторист был единственным гармонистом в нашей оптинской деревне, и именно ему, убеждена, отец Василий посвятил потом стихотворение:
Лик луны был светел и лучист,
В монастырь пришел ночной покой.
И нежданно местный гармонист
надавил на клавиши рукой.
Встал я посреди тропы пустой
И глаза мне слезы обожгли.
Боже, как похож на голос Твой
Этот одинокий зов любви.
В этом, казалось бы, опустившемся человеке увидел образ Божий и расслышал одинокий зов любви. Он любил людей той несказанной любовью, какой любит нас, грешных, Иисус Христос.
Вспоминаю такой случай. Мой сын, хотя и крестился прежде меня и первое время усердствовал в подвигах, вдруг перестал ходить на исповедь и долгое время не причащался. Я даже боялась, что он отойдет от Церкви.В Оптиной исповедовал один приезжий батюшка, народа к нему почти не было, и я подтолкнула сына к нему. Смотрю - он тут же отошел от аналоя, а батюшка говорит: «Зачем тратить на него время? Он сам говорит, что он не готов ни к исповеди, ни к причастию».
Рядом исповедовал отец Василий, и я буквально взмолилась: «Батюшка, возьмите сына на исповедь» О чём они говорили у аналоя - это тайна исповеди. Но смотрю, мой сын вдруг заплакал, и у отца Василия слёзы на глазах. Тут как раз Причастие началось. А отец Василий обнял сына и говорит: «Иди, иди, мой хороший». И сын пошел причащаться, а сам всё оборачивается на отца Василия со слезами радости на глазах.
Собирая материал для книги, я опросила, наверно, человек двести, и многие говорили, что исповедь у отца Василия - это возвращение блудного сына в объятья Отца».
«К отцу Василию ходили очень трудные люди»
«Отец Василий не любил поучать, говорил мало и скупо, и чаще говорил очень просто: “Ну, зачем тебе это? Это не твоё”.
И люди в состоянии окаменного нечувствия вдруг оттаивали рядом с ним, начинали раскрываться, обличая себя за те стыдные поступки, в которых раньше не смели признаться. Они плакали и радовались одновременно. Как не плакать, если нет предела тому падению, когда человек ест из одного корыта со свиньями? И как не радоваться, если тебе, последнему грешнику, отверсты объятья Отча, а Бог есть любовь и только любовь?
Даже батюшки знали это свойство иеромонаха Василия и, бывало, говорили сокрушенно: «Слушай, я с тобой не справляюсь. Иди к отцу Василию». К отцу Василию ходили очень трудные люди.
Вот типичная картина - к аналою отца Василия стоит очередь, а чуть поодаль жмутся те, кому трудно подойти на исповедь - из-за страха, стыда или иных искушений. Отца Василия отличала та необыкновенная чуткость, когда он мог вдруг обернуться к этому зажатому человеку и сказать: «Ну, что у тебя? Иди сюда». Именно они, эти люди, рассказывали потом, что исповедь у отца Василия - это возвращение блудного сына в объятья Отца.
Были, наконец, и те, кому трудно подойти к причастию. На моих глазах один такой болящий человек - он жил при Оптиной, - пошел после исповеди у отца Василия к Причастию… и вдруг убежал из храма. А отец Василий догнал его и, обняв за плечи, повел к Чаше. К сожалению, эти немощные болящие люди после смерти батюшки уехали из Оптиной, ибо без поддержки отца Василия они уже не справлялись с требованиями монастырской жизни.
« Главный подвиг их жизни - это подвиг покаяния»
Преподобный Нифонт, епископ Кипрский, писал: «До скончания века не оскудеют на земле святые. Но в последние годы скроются от людей». А монашеская была настолько скрытной, что никто не мог даже помыслить, что среди нас живут святые, пока не начались чудотворения и исцеления по их молитвам.
Но наблюдательные люди всё же замечали, что главный подвиг их жизни - это подвиг покаяния. Отец Василий, например, писал в дневнике: «Иисусова молитва - это покаяние. Постоянная Иисусова молитва - это постоянное покаяние».
Его часто спрашивали: «Батюшка, а что главное?» - «Главное донести свой крест до конца. Без креста нет Христа». Помню, я однажды спросила у своего старца архимандрита Адриана (Кирсанова): «Батюшка, научите - как жить?» Он посмотрел на меня и говорит: «А ты смотри, куда ножки Христа идут. И иди за Ним». А ножки Христа ведут на Голгофу. И жизнь тричисленных Оптинских мучеников была безоглядным следованием за Христом вплоть до той их смертной Голгофы. Отец Василий не случайно писал в дневнике: «Милость Божия дается даром, но мы должны отдать Господу всё, что имеем».
О монахах старой Оптиной говорили, что они на цыпочках перед Господом ходят. И у отца Василия было такое благоговение перед тайнами Божьими, что когда одна моя знакомая пожаловалась ему, что не успевает прочитать утреннее правило, потому что надо накормить завтраком сына, а потом бежать на работу, он сказал ей с трепетом: «А достойны ли мы произнести само имя Господа?» Недостойны. А еще он писал в дневнике, что приятно упражняться в добродетелях, - это возвышает нас в собственных глазах. Но куда труднее не льстить себе и идти путем самоукорения и покаяния. Смиренный был батюшка, кающийся.
«Это я, Господи, согрешаю»
 |
Дама громко осуждала отца Трофима, а отец Василий вдруг обернулся к ней и сказал в гневе: «Да кто вы такая, чтобы осуждать монахов?» А судьба этой женщины сложилась так - вскоре она отошла или почти отошла от Церкви, бросила тяжело больного мужа, меняла «бой-френдов». А десять лет спустя она приехала в Оптину - крашеная, общипанная, стриженная под «ежика». О своих падениях она рассказала мне сама, спросив удивленно: «Неужели отец Василий всё это предвидел?» И добавила сокрушенно: «Да кто я такая, чтобы осуждать монахов и хоть кого-нибудь осуждать?»
Сам отец Василий никого не осуждал. Если при нем вдруг начинались пересуды, он молча поднимался и уходил. О грехопадениях людей он знал больше, чем иные, выслушивая многое на исповеди. Но как же он сострадал этим немощным, несчастным людям! У него даже есть такой тропарь:
Вем, Господи, вем, яко биеши всякого сына, егоже приемлеши, обаче не имам силы слезы сдержати, егда зрю наказуемых чад Твоих; прости, Господи, и терпение с благодарением даруй.
Он писал в дневнике: «Это я, Господи, согрешаю». Записывал имена тех, кто у него исповедовался, и полагал в келье за них многие поклоны. Он молился о людях, как молится сейчас о нас в Царствии Небесном.
«Звонари требуются?»
«Вспоминаю второй день после Пасхи. На звоннице уже настелили новый пол - там ведь было всё залито кровью, а звонари были причастниками в тот день, их кровь смешалась с Кровью Христовой, поэтому так бережно снимали стружку, настилали полы. Но убили звонарей, и молчали колокола.
 |
Два дня молчали колокола Оптиной. А мы мокли под дождем и, потупясь, стояли у звонницы, не замечая, как двор монастыря заполняется людьми. И вдруг толпа расступилась. От ворот летящим шагом шел молодой инок - а он был чем-то похож на Трофима, такие же огромные голубые глаза, светлые длинные волосы и этот знакомый быстрый Трофимов шаг. Инок очень спешил и, ступив на звонницу, спросил немую толпу: «Звонари требуются?» И ударил в колокол!
И тут же хлынули на колокольню люди - оказывается, все монастыри прислали своих лучших звонарей! Сорок дней звонила, не умолкая, Оптина. И почему-то вдруг вспомнился тогда тот знаменитый смоленский колокольный бунт, когда после революции большевики захватили и закрыли собор, а на заводах и фабриках объявили забастовку. Гудели фабричные гудки, гудели паровозы,- и народ бежал к собору. На ступеньках собора дежурили пулеметчики, не успевшие захватить только колокольню. И вот что происходило. Вбегал на колокольню звонарь, звонил и падал расстрелянный. Потом, перекрестившись, выбегал из толпы следующий: «Господи, благослови!» И тоже шел на смерть за свою веру.
«Истина тогда ликует, когда за нее умирают», - говорил преподобный Севастиан Карагандинский. И было нам дано ликование об истине, когда по молитвам Оптинских мучеников наши родные, ближние и дальние обретали веру в Господа нашего Иисуса Христа».
Об одной ошибке
«Мне не раз говорили, что нельзя называть убиенных Оптинских братьев новомучениками, поскольку они еще не канонизированы. Согласна, нельзя. Но вот уроки мартирологии - в древности не существовало чина канонизации мучеников, и их причисляли к лику святых на основании акта о мученичестве, подписанного свидетелями. Но в нынешние времена это как-то не принято. И я как свидетель мученической кончины Оптинских братьев разрываюсь между канонами древними и новейшими.
Не я одна разрываюсь. Даже такие известные пастыри нашей Церкви, как например, тоже «ошибаются» и говорят: «это новомученики». И ошибки такого рода промыслительны, ибо канонизации всегда предшествует народное почитание. Так было с преподобным Серафимом Саровским, которого еще задолго до канонизации в народе считали святым. То же самое происходит в Оптиной пустыни, куда едут люди со всей Руси, чтобы помолиться у могил Оптинских братьев и попросить их о помощи. О том, как помогают людям иеромонах Василий, инок Трофим и инок Ферапонт, рассказывают теперь многие. Да, они еще не канонизированы, но у многих есть очень точное чувство, что они уже прославлены у Господа».
Иеромонах Василий (в миру Игорь Иванович Росляков)
О Боже, Ты выслушай вопли мои,
Их больше не слышал никто,
Коль мне вдохновенье дано.
Обращение человека к Богу происходит не в результате общественно-политической ситуаций, в которой оказывается человек, а от того, что Господь Сам ему открывается и избирает для служения Себе. И произойти это может в самое окаянное время. Со времен основания Церкви Христос предупреждал своих учеников, что те всегда будут гонимы изменившимся после грехопадения миром. Но никогда не будет Церковь Христова побеждена. Особенно тяжело всегда приходится монахам - избранным воинам Христовым. В наше время, когда кончилось физическое уничтожение Церкви, происходившее в начале XX века, когда богоборческие силы решили, что всё - церковь уничтожена, даже корни вырублены, а если что и осталось, пусть оно само потихоньку уйдет - старики умрут, молодёжь, одурманенная пропагандой, туда не пойдёт. И начался период общественного забвения, исключения Церкви из общественной жизни. Но в это время по московскому району Кузьминки гуляла молодая женщина с коляской, в которой лежал ее новорожденный сын Игорь. Он родился 23 декабря 1960 г. Родители были не чужды церкви – т.е. окрестили ребёнка и ходили в храм по большим праздникам. Воцерковлёнными людьми родители мальчика не были. Отец, Иван Фёдорович, родился в 1917 году, воспитывался в детском доме и своих родителей не помнил. Он был рабочим, во время Великой Отечественной служил на флоте моряком. Но человек он был честный и прямодушный. Умер в 1979 г., когда Игорь заканчивал учение в школе. Мама, Анна Михайловна, много лет проработала на ткацкой фабрике. Игорь учился в школе № 466, неподалёку от которой располагался храм. И когда он почувствовал призыв Господа, мы не знаем, это тайна его души. Никаких внешних причин, обычно побуждающих человека искать помощи у Бога, не было. Обычно это тяжёлое горе или встреча с каким-то святым человеком. Но ему встретить такого человека было в ту пору негде.
С 3-го класса мальчик начинает заниматься спортом – водным поло. К 9-му классу становится мастером спорта международного класса и входит в состав сборной команды СССР. О успешном спортсмене начинают писать в газетах, но в то же время молодой человек чувствует, что спорт - не его призвание. Его внутренняя жизнь была закрыта для посторонних, но близкие люди к тому времени начинают замечать происходящие в юноше перемены, хотя и не могут по-настоящему их оценить. После школы Игорь год работает на автомобильном заводе АЗЛК, после чего потом поступает на факультет журналистики МГУ. И почти одновременно в Институт физкультуры им. Лесгафта в Ленинграде. Он получает два высших образования, и это уже говорит о том, какой это человек. Во-первых, это человек целеустремлённый, собранный, организованный, ответственный и к тому же имеет большие интеллектуальные способности. А душу ему Господь дал монашескую, и заслуга этого человека в том, что его душа сама себя познала и поняла, к чему она призвана.
Он ездит на международные соревнования, но в это же время уже начинает поститься. Его вера и влияние на окружающих людей были так велики, что потом вся его команда с семьями пришла к Богу. Его приятель по команде вспоминал, что однажды очень ответственные соревнования пришлись на время Великого поста. Все знали, что Игорь поститься, и боялись, что он ослабнет и команда проиграет. Кормили мясом, это ведь основной источник белка. Друзья предлагали своему капитану поесть, на что тот сказал: «Главное, чтобы были духовные силы, а физические придут». Оценить этот подвиг друзья смогли только потом, когда сами начали поститься.
Сокурсники вспоминают, что Игорь был очень образованным и, поскольку он пользовался авторитетом в команде, они старались за ним тянуться. «Помню, купил он Библию за границей - и мы Библию покупать». Один из товарищей вспоминает, что Игорь во время игры прятал крестик под плавательную шапочку. Спортивное руководство, узнав о том, что Игорь посещает храм, сделало его невыездным - запретило выезжать за границу.
Интересно отношение Игоря к демократии. Тогда начались политические изменения в стране. Однажды на собрании члены команды заговорили о демократии в спорте и как её расширить. На что Игорь сказал: «Команда - это монархия, и если не подчинить игру единой воле, то какая это будет игра». После тяжёлых соревнований спортсменам давали месячный отпуск. Все ехали отдохнуть к морю, а Игорь на это время уезжал в Псково-Печерский монастырь, где трудился на разных послушаниях. Существует предположение, что он исповедовался у архимандрита Иоанна Крестьянкина, который однажды и сказал ему: «Ну что, пойдём в монахи?» Понимая, насколько средства массовой информации зависят от власти, Игорь решил, что не будет работать журналистом. Он устроился инструктором по спорту, там можно было внутренне оставаться свободным от влияния властей.
Игорь Росляков был высоким, сильным и очень красивым. При таких физических данных он, казалось бы, должен был пользоваться успехом у девушек и быть душой компании, но юноша тогда уже понимал, что ему этого не нужно, и всячески избегал шумных компаний и женского общества. Хотя на втором курсе МГУ женился, но брак просуществовал полгода, об этом браке никто не вспоминал. Больше он не искал жены. Его никогда не видели гневающимся или чем-то недовольным. Но в то же время его замкнутость и внутреннюю сосредоточенность на себе люди иногда принимали это за холодность. Он постоянно был как бы погружён в самого себя.
В плюс к своим талантам Игорь Росляков писал стихи. Сначала они были обыкновенные - рифмованные, светские, но на духовные темы. А потом стал писать церковные гимны, тексты на церковнославянском языке. И в это время он все свои мирские стихи сжёг. Они ему не нравились. Тогда пошла мода на песни духовного содержания под гитару, но Игорь говорил: «Конечно, красиво сидеть у костра и петь эти песни, только бутылки не хватает». Игорь уже тогда смотрел на это с другой стороны - глазами монаха и понимал, что надо подниматься от душевного к духовному. В печать своих стихов он не предлагал.
Всё время он вёл дневники. Но составить представление жизни по дневникам нельзя. В них он фиксировал не события жизни и не себя описывал, это были в основном впечатления от прочитанных святоотеческих книг и размышления о Боге. Поэтому вся его жизнь составлена по воспоминаниям его друзей. Но какие-то события он отмечал в своём дневнике. 12 апреля он написал: «Мама нашла мой крещальный крестик. Я его надел впервые после крещения, бывшего 27 лет назад. Явный знак Божий, указующий, может быть, приблизительно день моего крещения. Мама не помнит. Это радостно. И напоминает слова Христовы: «Возьми крест свой и следуй за мной». Это пока тягостно». Вскоре наступает Великий пост. А Игорь едет на соревнования в Тбилиси и, хотя со стороны друзьям казалось, что ему это не так тяжело, пишет: «Познал опытно слова Давида: «Колени мои изнемогли от поста, и тело моё лишилось духа». Господи! Спаси и сохрани!». 20 апреля возвращается в Москву и идёт на литургию в Богоявленский собор. Он часто посещает храм. Люди вспоминают, что, когда смотрели на него в то время на церковной службе, то многие решали, что это монах молится. 28 апреля 1988 года Игорь идёт на выставку живописи Константина Васильева, пишущего на мистические темы. Многим нравится, потому что это красиво. Но Игорь смотрит выставку и думает: «Интересно, талантливо, красиво, т. е. душевно, а хочется духа. Людям нравится, говорят: возвращение к истокам. А к каким? Истоки Руси в христианстве, а не в дремучем лесу. Васильев, видно, увлекался Вагнером, и поэтому в картинах о России тот же языческий привкус. То есть соколиный взгляд, волчьи глаза, а хочется побольше доброты и милосердия. Тут же вспоминаются слова Христа: «Милости хочу, а не жертвы». В это время у него уже такие глубокие рассуждения обо всём, полученные с Божией помощью, но без постоянного духовного руководства.
В конце июня 1988 г. Игорь едет в Оптину пустынь. До этого он маме уже несколько раз говорил, что хочет быть монахом. Но Анна Михайловна, как всякая мать, тем более женщина мирская на тот момент, даже не волновалась. Он ведь постоянно уезжал в Псково-Печерский монастырь на работу. Мама вспоминала: «Я так и думала, что поработает год и приедет. И даже не волновалась, на послушании побудет и вернётся». 21 июня он приезжает в Оптину и остаётся до конца августа. На это время проходит только год с момента открытия монастыря после периода запустения. Там тяжелейшая физическая работа, и полный сил молодой человек успешно работает на всех этих тяжелейших послушаниях. И принимает решение остаться в монастыре. Но чтобы рассчитаться со всеми делами, с миром, как он говорит, ему нужно вернуться в Москву. Игорь приезжает в Москву, увольняется с работы, делает всё что положено и 15 сентября встаёт перед матерью на колени. Со слезами на глазах начинается проситься у неё в монастырь. «Мама, благослови меня». После отъезда сына мать всё время плакала. Однажды увидела сон: раздался звонок в дверь, она решила, что вернулся Игорь, подошла, открыла, а там стоял старый монах. Она дверь захлопнула. Потом опять раздался звонок, она подошла, открыла, там уже стояла женщина. Лицо женщины показалось знакомым, а руки у неё были сложены как для причастия - на груди. Потом мать вспомнила, что видела это лицо на иконах. И, испугавшись этой женщины, дверь закрыла.
17 октября Игорь прибывает в Оптину пустынь уже навсегда. Сначала живёт в общей келье при монастыре, а потом его переводят в скит, в хибарку преподобного Амвросия. Из всех Оптинских старцев больше всех он почитает именно этого. В этот день пишет: «Пришёл в монастырь преподобного Амвросия. Отче Амвросие, моли Бога о мне». В течение всей своей монашеской жизни он обращался к нему, очень часто ходил к нему на могилу. Одна трудница писала, что даже сердилась на отца Василия и отца Феропонта: «У меня земля готова, нужно цветы сажать, а они молятся и молятся. И никак я не могу их дождаться. Отец Василий увидит – отойдёт в сторонку, а отец Феропонт по 40 минут стоит. Только уйду за цветами, приду, а они опять молятся у могилы».
Оптину пустынь возвращали верующим частями. На территории монастыря располагался филиал Калужского краеведческого музея, жили мирские семьи. В скиту, в кельях старцев, располагались музеи Толстого и Достоевского.
Живя в скиту, будущий мученик за Христа, продолжает писать церковнославянские поэтические тексты. Он называет их стихирами. По этим первым пробам, где церковнославянский язык не всегда правилен, уже видно, что это очень многообещающие произведения, созданные от сердца и вдохновлённое верой в Бога. У него был несомненный талант церковного песнописца. Явление очень редкое в истории Церкви. Игорь Росляков был монахом только 4 года, но даже за этот небольшой срок, т, что было написано, принесло свой первоначальный плод. Он пишет: «Откуда приему слёзы аще не от тебя, Боже. Камо гряду в день печали аще не во храм твой, Владыка». Очень много своих работ он посвящает Оптиной пустыни. 17 апреля по распоряжению отца наместника его из скита переселяют в один из братских корпусов уже в самом монастыре. К этом времени отец наместник понимает, что к нему пришёл образованный, одарённый послушник и ему дают другие послушания. Его постригают с именем Василий - в честь Василия Великого. А потом, когда постригали в иеромонаха, - в честь Василия Блаженного. А небесный покровитель, данный ему при крещении, - Игорь, князь Черниговский. Иконы этих трёх святых постоянно находятся у него в кельи.
После рукоположения в священнический сан молодой монах начинает служить литургии, принимать исповедь. Одна паломница вспоминает: «Когда он начал служить, я пришла в храм первый раз. Тут народу много, а здесь мало. Подошла к отцу Василию. А к исповеди не приготовилась. Не знаю, что говорить, у меня нет особых грехов. Хочу, чувствую, а не знаю». Тогда отец Василий начал ей задавать вопросы. «Отвечаю довольно бодро: убивать - не убивала, воровать - не воровала». А когда выяснилось, что я не пощусь, что верю в переселение душ, батюшка обхватил голову руками, облокотился на аналой и так тяжело вздохнул, что у меня просто мурашки по спине побежали. Потому что я поняла, как он расстроился и как за меня переживает. Тяжесть своих грехом я поняла только по реакции батюшки. В какое тяжёлое состояние он пришёл от моих грехов».
Отец Василий брал на себя чужие грехи. Один из монахов вспоминал: «У меня в праздник было послушание, связанное с постоянным хождением по храму. А отец Василий проводил общую исповедь. И по тем словам, которые невольно, проходя мимо, услышал, я понял, что батюшка берёт грехи всех, кто перед ним исповедуется, на себя. Я тогда ещё подумал, как же ты умирать будешь, если столько грехов на себя берёшь?»
4 года прослужил отец Василий в Оптиной. Наступает Пасха 1993 г. Пасхальная служба кончилась 5.30, а в 6 часов начиналась служба в скиту, и отец Василий должен был принимать исповедь. Один священник вспоминает, что был в тот год ответственным за расписание Пасхальной недели. Батюшка глянул в последний момент на расписание и понял, что в скиту нет никого из священников на исповеди. Он пошёл к отцу Василию, а тот как будто испугался и стал отказываться. Пошёл за послушание по благословению отца наместника.
Иноки Феропонт и Трофим пошли звонить на колокольню. Оглушенные радостным пасхальным звоном, они не услышали приближение преступника, идущего к ним с ножом. Оба инока были зарезаны прямо у колокольни. Отец Василий в это время пошел в скит. Преступник побежал ему навстречу. Перед этим Отец Василий слышал удар в набат, который удалось сделать раненым инокам, и понял: что-то случилось. Об этом он спросил приближающегося к нему человека. В ответ последовал удар ножом. Час раненый батюшка находился в родном монастыре, потом вызвали «скорую». Умер отец Василий по дороге в больницу.
Несмотря на то, что монахи и к смерти должны относиться спокойно, как ко всему посланному Богом, их первоначальная скорбь по убитым инокам была очень тяжёлой. И когда сообщили архимандриту Иоанну Крестьянкину в Псково-Печерскую обитель, то он расплакался.
Хоронили погибших на территории монастыря с закрытыми лицами, как положено у монахов. Во время похорон игумен сказал: «Это были три ангела. Мы не знали, что в нашем монастыре живут ангелы». Позже над могилами мучеников за Христа построили часовню. У каждого из них был свой талант от Бога. У инока Феропонта - молитва, у инока Трофима – любовь к людям, у отца Василия – слово.
Вся жизнь и смерть отца Василия, выросшего в условиях крайней изоляции Церкви, лишний раз доказывает, что Церковь Христова - не историческое предание, не лавка древности, не социальный институт и не культурная традиция, а мистическое тело Христово, в котором живёт Дух Святой, и который творит все, что хочет. Нам они как примеры, как укор людям, говорящим: «Не научили меня в детстве, и не буду ничего делать. Вы виноваты, что меня не научили». Нужно самим делать хотя бы маленький шажок. Старцы говорят: «Мы делаем маленький шажок навстречу Господу, а он в ответ идёт к нам навстречу с распростёртыми объятиями».
Стихи иеромонаха Василия (Рослякова)
*****
Спаси, Господи; ибо не стало праведного,
ибо нет верных между сынами человеческими.
(Псалом 11)
Спаси меня, Господи, ныне,
Ибо верный и тот оскудел,
Ибо истинный пусть ко святыне
Умалился от важности дел.
Каждый лжет в суете по привычке
Даже ближним своим и родным
И хвалу воздает для приличья,
Когда сердце наполнено злым.
Истребит все лукавые речи
И источники лести Господь,
С корнем вырвет язык человечий,
Что красиво в погибель ведет.
Истребит утверждающих ныне:
«Мы велики, уста ведь при нас,
Мы весь мир языком пересилим!
Кто же Бог нам в сегодняшний час?»
«Ради бед, нищеты, воздыханий
Я восстану, - Господь говорит, -
И поставлю вдали от страданий
Сохранивших смиренье и стыд».
От небес откровения чисты,
Как в горниле литое сребро:
Горн его очищал седмирицей,
И отстала земля от него…
Вкруг меня нечестивые ходят,
Так оно и бывает, когда
Все ничтожные рода людского
Превозвысились силой греха.
*****
Доколе, Господи, будешь забывать меня в конец,
доколе будешь скрывать лице Твое от меня?
(Псалом 12)
О, Господи, доколе будешь Ты
Все забывать меня и забывать,
Ну, сколько же еще глаза Твои
Не будут моим взглядам отвечать?
Ну, сколько утешать себя могу,
Коль сердце плачет день и плачет ночь,
И сколько буду клясть свою судьбу,
Когда не в силах сам себе помочь?
Ты, Господи, хоть раз взгляни сюда,
Услыши хоть обрывки слов моих,
О смысле растолкуй мне бытия,
Пока я сном последним не затих;
Пока не намекнули мне друзья,
Что сломлен я и выбился из сил,
Пока не поклонилась голова
Тем, кто меня когда-то не взлюбил.
Я ж уповаю к милости и жду –
Пролей ее живительным дождем.
Тогда я о любви Твоей спою,
Как я пою об имени Твоем.
*****
Я сказал: я буду наблюдать за путями моими,
чтобы не согрешать мне языком моим;
буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною.
(Псалом 38)
Я сказал: буду верен словам до конца –
Посмотрю за своим непутевым житьем
И невольно прибавил: на все, что слегка
Отвечать стану я молчаливым кивком.
Я немым оказался на людной земле,
Бессловесно смотрел нараспьятье добра,
И раздумья одни воцарились в душе,
И безумная скорбь одолела меня.
Запылало отчаяньем сердце мое,
Загорелися мысли незримым огнем,
И тогда в поднебесье я поднял лицо,
Говорить начиная другим языком:
Покажи мне, Владыка, кончину мою,
Приоткрой и число уготованных дней,
Может я, устрашусь от того, что живу,
И никто не осилит боязни моей.
Приоткрой – и потом от меня отойди,
Чтобы в скорби земной возмужала душа,
Чтобы я укрепился на крестном пути,
Прежде, чем отойду, и не будет меня.
*****
Как лань желает к потокам воды,
так желает душа моя к Тебе, Боже!
(Псалом 41)
Как лань припадает сухими губами
В полуденный жар к голубому ключу,
Так я в воскресенье стою перед храмом
И словно от жажды поклоны кладу.
Душу иссушит людское неверье,
Слезы и кровь предлагая в питье.
Как же не встать пред церковною дверью,
Трижды крестом осеняя лицо.
Как не припасть к почерневшей иконе,
Если уж хлебом мне сделался плач,
Если при случае каждый уронит:
Где же твой Бог? – если ты не богач.
Что же меня беспокоит былое,
Грустью глаза пеленая мои,
Что ж про себя повторяю запоем
Эти бесстрастно сухие псалмы?
Просто я душу свою изливаю,
Слезы мешая со словом простым.
Так водопады в горах призывают
Бездну откликнуться эхом слоим.
*****
Боже, мы слышали ушами своими, отцы наши рассказывали нам о деле,
какое Ты соделал во дни их, во дни древние.
(Псалом 43)
Мы слышали сами от дедов своих,
А кто и писанье в наследство оставил,
О ратных делах, о молитвах святых,
Которыми Бог нашу землю прославил.
Какие свершил Он тогда чудеса,
Каких сыновей окрестил богатырских!
Чего только стоят послушника два,
Возросшие на сухарях монастырских.
Полки бусурманские Бог истребил,
Вознес над дубравами наши знамена,
Хвалу каждый воин тогда возносил,
Целуя края почерневшей иконы.
Он видел, что землю не силой обрел,
Не крепкой дружиной, а промыслом тайным,
Затем и с молитвой в сражение шел,
Храня под рубахою Крест Православный.
А разве, когда латиняне пришли,
И деды Псалтырь по земле уж читали,
К чудесной иконе не шли мужики
И там под хоругви с мечем не вставали?
Хотим или нет, но величит нас Бог…
И я не на меч уповаю в сраженьи,
В речах не на мудрость, какую сберег,
А только на крестное наше знаменье.
Похвалимся Господом всякому дню,
Прославим Его и во всякие ночи, -
Он хлеб подавал нам без меры к столу
И даже порою с запивкою прочей.
Но ныне Ты нас посрамил до конца.
Зачем Ты не ходишь с оружием нашим? –
Позора и бед мы вкусили сполна,
Запив это все панибратскою чашей.
Ты сделал нас притчей во всех языках.
Позор наш во всякие дни предо мною.
И каждую ночь он стучится в висках
И по дому крадется тенью слепою.
Все это нагрянуло бурей на нас,
И мы потерялись в земном бездорожье.
Нам души забила б дорожная грязь,
Когда бы в них не было памяти Божьей.
Когда бы забыли мы Имя Твое,
И рукоплескали кому то другому,
То разве мы вышли б из ада сего
С любовью такою же к роду людскому?
Но нас ненавидят за Имя Христа,
Скрепляют ругательства высшей печатью
И входят со смехом в святые дома,
Молящихся там находя для распятья.
За что нам такая жестокая месть?
За что нам такие великие плачи?
Неужто врагам нашим нечего есть,
И мы от них хлеб по запазухам прячем?
О, Господи, прежние дни помяни,
Воздай нам за скорби святой благодатью,
Тогда мы поднимем знамена свои
С двуглавым орлом и Христовым Распятьем.
*****
Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей!
(Псалом 60)
О, Боже, Ты выслушай вопли мои –
Их больше не слышал никто.
Молитве моей стихотворной внемли,
Коль мне вдохновенье дано.
От самого дна океанских глубин,
Из пропасти самой ночной,
Где эха уж нет, и живу я один,
Взываю я рифмой простой.
Когда разгорюется сердце мое,
Воздвигни меня на скалу,
На гору, на камень, на что-то еще,
Куда мне не влезть самому.
С Тобой становлюсь я, как тот исполин,
Что держит все небо плечом,
С Тобой я взлетаю орлом молодым,
Туман рассекая крылом.
Услышал Ты, Боже, обеты мои
И мне возвестил в тишине,
Что дал мне в наследие петь о любви,
О грустной моей стороне.
И Ты приложи к удивительным дням
Еще удивительней дни
И слишком короткие жизни певцам
Хотя б после смерти продли.
И я буду Имени петь Твоему,
Пока на земле моя тень,
И буду тянуться губами к кресту
В воскресный и праздничный день.
*****
Только в Боге успокаивается душа моя; от Него спасение мое.
(Псалом 61)
Сколько б мир я ни пел и ни славил,
Если что, он забудет меня.
Потому, против нынешних правил,
Уповаю на Господа я.
И на что мне в делах опереться,
Коли все будет пепел и прах,
А бессмертье живет по соседству
В неуклюжих библейских словах.
Утвердиться на чем вдохновенью? –
Неустройство кругом и разбой.
Лишь на время церковное пенье
Мне дарует блаженный покой.
Что ж, братишки, лукавым законом
Вы насели на плечи мои
И наводите с милым поклоном
Мои мысли на омут петли.
Хотя всякий поэт – недотрога,
И с ним сладить до смеха легко,
Но пока не оставлен я Богом,
Устою против мира сего.
И народ я просить не устану,
Очищать от лукавства сердца.
И чтоб было меж нас без обмана,
Начинать обещаю с себя.
Бог сказал – и услышал я дважды –
Что для каждого – суд по делам.
Когда умер отец и однажды,
Когда к смерти готовился сам.
*****
Как благ Бог к Израилю, к чистым сердцем!
(Псалом 72)
Содрогнулось вчера, было, сердце мое,
И во всем разуверилась, было, душа –
Я увидел безпечных лихое житье
И опять позавидовал им за глаза.
Никогда не тревожат их скорби и плач,
Им до смерти величье и дерзость даны,
Веселит их собрание яркий кумач,
Когда людям полшага еще до беды.
Откровенно, без страха лукавят всегда,
Затаенные помыслы пряча свои,
А когда издеваться начнут свысока,
То слова их подобны фонтану воды.
К небесам подниматься бы этой струе,
И сверкая на солнце, и радуя глаз,
Но она припадает к могучей земле
И развозит повсюду болотную грязь.
И народ, замутив по лесам родники,
Эту воду мертвящую с жадностью пьет,
Говорит: «Как несведущи были отцы,
Уверяя, что Бог нам бессмертье дает».
И вот эти лукавые ростовщики
Благоденствие славят превыше всего.
Так напрасно я что ли учился любви,
Очищая от мерзости сердце свое?
Так напрасно я что ли по долгим ночам
Наизнанку судьбу выворачивал всю
И себя же метал по горячим щекам,
И от совести прятался в темном углу?
Я бы стал перед прошлым земли виноват,
Если б так рассуждая, сварливость обрел
И не мог ничего я на свете понять…
И, скитаясь, по случаю в церковь вошел.
Я увидел, о Боже, конец этой лжи.
Я воспел на коленях величье Твое.
Так пускай погадают о судьбах земли,
Все равно Ты однажды осудишь ее.
*****
Для чего, Боже, отринул нас навсегда?
возгорелся гнев Твой на овец пажити Твоей?
(Псалом 73)
Стал обращаться в лихую нужду.
Вспомни заслугу нам прежних князей,
В чине монашеском принявших смерть,
Вспомни сияние русских церквей,
Что оглашали по праздникам твердь.
И вместе с нами пройдись по земле,
С нами развалины наши оплачь.
Видишь - отметины пуль на стене,
Камень замшелый от крови горяч.
Слышишь, как зычно вопит воронье
Рядом с могилами наших святых,
Как разбивают Распятье Твое,
Каменных знаков наставив своих?
Мы затвердили навечно урок
С гидрой ужасной и правым мечом,
Слишком кроваво он землю иссек,
Слишком отчаянным слышался стон.
Разом хотелось им все разнести,
Чтоб воцарились лишь пепел и страх…
И опустели тогда алтари,
И запылали иконы в кострах.
Боже, знамений не видит никто,
Нет и пророка, чтоб душам прозреть.
С нами не стало теперь никого,
Кто бы сказал, долго ль это терпеть.
Боже, Вселенную Ты утвердил,
Солнце поставил в знамение нам,
Вспомни, кто Имя Твое поносил,
Кто наших братьев душил по углам.
Что же мы сделали, Боже, не так?
Что же мы забыли себе на беду?
Ты отвернулся, и всякий пустяк
Стал обращаться в лихую нужду...
***
Внимай, народ мой, закону моему,
приклоните ухо ваше к словам уст моих.
(Псалом 77)
Вы послушайте-ка, люди православные,
Речь мою былинную гуслярскую,
Приклоните головы могучие
Да постойте с думой, думой долгою.
И простому люду и бояринам,
И князьям, и Божиим служителям
Расскажу гадания из древности,
Помяну о прежнем малой присказкой.
Лишь уста, бывает, учат мудрости,
И порой лишь сердце нам советует,
Потому напевами забытыми
Думы свои ведаю глубокие.
А внучатам нашим, новой поросли,
Продолженью рода христианского,
О делах и заповедях Божиих,
О чудесных храмах, о кудесниках
Наскажу под гусельки с три короба,
Чтобы передали, когда вырастут,
И своим плаксивым непослушникам
И пересказали строго-настрого
Ограждать себя святой молитвою,
Да не забывать заветов дедовских;
И не быть, как племя басурманское,
Что с душой упорной и мятежною,
С сердцем непокойным и неверным
Хвастает делами сатанинскими.
*****
Боже! язычники пришли в наследие Твое;
осквернили святый храм Твой, Иерусалим превратили в развалины;
(Псалом 78)
Пришлые, Боже, в наследье вошли.
В святилища, как в кладовые вступили
И город великий, столицу земли,
В хранилище снеди людской обратили.
На век ублажили они воронье,
Кормя его вволю глазами людскими,
И было довольно земное зверье,
Питаясь по норам телами святыми.
И так полюбилась им наша земля,
Что воду они перепутали с кровью,
И долгое время горчило слегка
Зерно, напоенное этой любовью.
Мы стали посмешищем мира всего,
Молчим и глаза свои в сторону прячем.
Но сколько же, Господи, сердце Твое,
Еще не услышит сыновьего плача?
Сколько еще отплатить мы должны
В счет прегрешений хмельного отцовства?
Мы уж и так, как пригоршня золы,
Ветром которая в поле несется.
Чтоб не твердили нам: где же ваш Бог? –
Сам отомсти этим скаредным пришлым,
Только б увидеть униженный мог,
Только б сумел погребенный услышать.
Пусть содрогнется пред Господом твердь
От всех воздыханий, прошедших безвестно,
Тогда, может, нас, обреченных на смерть,
Спасешь Ты невидимо Духом чудесным.
*****
Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе.
(Псалом 101)
Научи меня, Боже,
Ушедшие годы считать.
Может, стану тогда я
Хотя бы немного умней.
А то буду до смерти
Унылые песни слагать
О земле, о любви,
О судьбе бесприютной своей.
Мне мечталось по жизни пройти
С беспокойно горящей душой,
Освещая пути,
Зажигая умы и сердца,
Но душа, обгорая,
Рассыпалась теплой золой,
И былое куда-то исчезло,
Как дым от костра.
И теперь вот я мыслями разными,
Словно чумой, заражен,
Забываю о хлебе
И сыт я печалью одной.
Мне осталось к старухе с косою
Идти на поклон,
Чтоб под корень меня резанула
Как стебель сухой.
День зачем мне,
Когда при сияньи его
Я отчетливей вижу
Развалины наших святынь.
Ни к чему мне и ночь –
Я уснуть не могу все равно,
Словно ворон на кровле,
Сижу у лампады один.
Так зачем же Ты, Боже,
Мне радость познанья дарил,
Подавал вдохновенье
По прихоти глупой моей,
Коль теперь я жалею,
Что денег совсем не скопил
И не добыл почета себе
И хвалебных речей.
Пощади меня, Господи мой,
Ибо время прошло,
Ибо даже лукавые
Стали грехи вспоминать –
Воздыхают о прошлом,
Развалины ценят его…
Научи меня, Боже,
Ушедшие годы считать.
*****
Господи! Ты испытал меня и знаешь.
(Псалом 138)
Ты испытал меня, Боже, и знаешь,
Ведаешь все, недоступное мне.
Часто, наверно, сомненье прощаешь,
Видно которое только Тебе.
Пусть я шатаюсь по свету тревожно,
Пусть укрываюсь в домашнем углу,
Ты обнимаешь меня, словно воздух,
Руку в скорбях предлагая Свою.
Знаю – когда мной слагаются песни,
Нет еще слова на чистом листе.
Ты его видишь прозреньем чудесным,
В сердце влагая настойчиво мне.
Сколько я рылся на кладбищах книжных,
Сколько я дум передумал в себе,
Все ж, не сумев вдохновенья постигнуть,
В церковь пошел помолиться Тебе.
Дивен мне разум небесного свода,
Дивно свеченье далекой звезды.
Видел я край совершенства земного –
Слово же Божье обширней земли.
Где от души мне своей затаиться?
Где не настигнут раздумья меня?
Я по Вселенной промчался как птица –
Места такого не знает она.
Если скажу: «Может, тьма меня скроет,
Будет мне ночь непреступной стеной», -
Сердце тотчас заскулит и завоет,
Ночь освещая тоскою грудной.
Дивно я создан Божественным Словом:
Будто бы соткан из ткани земли
С замысловатым телесным узором,
С тайным до времени светом внутри.
Боже, меня испытай. И поведай,
Что притаилось за словом моим.
С книгой тогда я оставлю беседы,
Духом начну обучаться Святым.
*****
Еще вчера я видел вас,
Еще вчера вел с вами речи,
И вдруг настал мой смертный час
И прекратил былые встречи.
Придите ж, добрые мои,
Меня почтите пред прощаньем
Последним знаменьем любви,
Последним братским целованьем.
Уже я с вами не сойдусь,
Не перемолвлю больше слова –
На суд ко Господу стремлюсь,
Где нет пристрастия земного.
Там и слуга, и властелин,
Богач и нищий, царь и воин,
Там все равны, там суд один,
И каждый ждет, чего достоин.
Дела, дела одни тогда,
Нам участь вечную устроят –
Или прославят навсегда,
Или стыдом навек покроют...
*****
Страх Господень и чист и отважен -
Пребывает во век, на века.
Он об истине людям подскажет,
Потому и оправдан всегда.
Суд его вожделеннее злата,
Вожделенней бесценных камней,
Слаще самых янтарнейших капель,
Что сочатся из ульев щелей.
Этим всем охраняется раб Твой,
Этим всем возродиться бы смог.
В соблюденье завещанной правды
Есть награды великий залог.
Кто усмотрит вину прегрешений,
Кто проникнет в себя до конца.
Ты от тайных моих помышлений
Удержи и очисти меня.
Отведи хоть на время напасти,
Чтоб они не вредили бы мне,
Я забуду беспечные страсти,
Непорочность воздвигну в душе.
И пусть будут слова мои честны,
Мои мысли чисты пред Тобой.
Ты, Господь, основание песням,
Ты, Господь, Избавитель людской.
Псалом 18
О Божественной славе повсюду
Проповедуют неба глаза,
О свершениях Господа людям
Откровенно вещает земля.
И не зная ни сна, ни покоя,
День ко дню передаст все дела.
И ночь ночи, под звездами стоя,
Перескажет, что было вчера.
Нет таких языков и наречий,
Где не помнился голос бы их,
Всюду слышатся звездные речи
И пылающий солнечный стих.
Над землей всей идет их звучанье,
До пределов вселенной оно.
И поставил Господь в назиданье
В лике солнца жилище Свое.
И выходит оно, женихаясь, -
Покидает свой брачный чертог.
Исполинскою силой играясь,
Веселится на шири высот.
Оно выйдет из дали небесной
И, прошествовав, в даль забредет,
И ничто не сокрыто завесой
От его теплоты и щедрот.
Совершенен закон и безмерен,
Коим Бог обновляет людей,
И в своих откровениях верен,
Коль мудрейшими ставит детей.
Повеления Господа правы,
Веселят они правдой сердца
И, как будто лечебные травы,
Исцеляют людские глаза.
*****
Засмейтесь – больше не могу
О жизни рассуждать беспечно,
К любой иконе подойду
Грошовую поставлю свечку.
Старинный золотой оклад,
Глаза закрывши, поцелую,
Из слов, пришедших невпопад,
Молитву сочиню простую.
И ничего, что я стою,
Запуган собственною речью.
К другой иконе подойду,
Еще одну поставлю свечку.
*****
За год беспечного мытарства
Я повзрослел как будто вдруг:
Не пил новейшие лекарства,
А просто посмотрел вокруг.
Я повзрослел. И не годами,
А невещественной душой
За всех, кто правду чтит устами,
А сердце затворил молвой.
За всех, бегущих без оглядки
И правых лишь от слепоты,
За всех, не побывавших в схватке
И не любивших соль земли…
Как все не по-житейски быстро
Насело на громаду плеч...
Что ж, говорили, я плечистый, -
Да и к чему себя беречь?
*****
Как приблизится время цветенья
Золотистой осенней листвы,
Так приходит ко мне вдохновенье
Из далекой лесной стороны.
Оно по утру в город заходит
С хороводом ветров и дождей
И меня без ошибки находит
Среди полчищ машин и людей.
Если в шумном метро я кочую,
То оно золотистой стрелой
Проникает сквозь толщу земную
И становится рядом со мной.
И такое с душой сотворится,
Что сказать - не поверит никто.
Мне завидуют вольные птицы
За сиянье и легкость ее.
Я тогда становлюсь на мгновенье
Не от мира сего молчуном,
А бесплотных стихов сочиненье -
Служит хлебом тогда и питьем.
И тогда ничего мне не стоит
Бросить всё и уйти в монастырь,
И упрятать в келейном покое,
Как в ларце, поднебесную ширь.
*****
Когда уйдет дневной житейский страх,
И вечер тишиною приголубит,
Сижу на лавке по уши в мечтах
И вижу только осень золотую.
И вечером не меркнет блеск у ней -
Все кажется при лунном ярком свете:
Березы набросали у камней
Злаченые шуршащие монеты.
И чтобы не нагрянул ветер злой,
Не кинул их на лужи грязным сором,
Медведица, как пес сторожевой,
Застыла над детсадовским забором.
И к сердцу тишина меня ведет,
А ночь - к неизъяснимому началу,
И вижу, как без солнца и без звезд
Земля когда-то мрачною стояла.
И видится день первый бытия:
Земля была безвидной и пустою,
И с бездной различалась только тьма,
И Дух один носился над водою.
Земля не потому была темней,
Что не было тогда ни дня, ни ночи,
А просто не желтел еще на ней
Березовый узорчатый листочек.
Осенние волны
Глаза сдружились с белым потолком,
И ветви рук срослись за головой.
Уж сорок дней и снегом, и дождем
Осенний дух сражается с землей.
Закрыть глаза - и вспомнится легко
Осенний запах кленов и берез.
А тут все льет и льет вода в окно,
Да воет за стеной соседский пес.
На землю рассердились небеса -
Неважно им, какой сегодня век.
Как старый Ной, оглядываю я
К спасенью предназначенный ковчег.
Готовиться к потопу срок пришел.
И я затих, припомнил все грехи.
Поскрипывает мой дощатый пол,
Наверно, не доплыть мне до зимы.
Но, может быть, осеннею землей
И этот пересилится потоп,
И белый голубь утренней порой
Оливковую ветвь мне принесет.
*****
Когда другого я пойму
Чуть больше, чем наполовину,
Когда земному бытию
Добуду вескую причину,
Когда все тяжкие грехи
Я совершу в беспечной жизни
И подскажу, куда идти
Моей заплаканной отчизне;
Когда необходимым вам
Покажется мой стих невнятный,
А время по любым часам
Настроится на ход обратный,
Я вдруг всецело проживу
Мгновенье вольного покоя
И как-то радостно умру
На людном перекрестке - стоя.
О кресте могильном
А где-то, я и сам не знаю где,
Но где-то все на этой же земле
Стоит одна высокая сосна
И думает ночами про меня.
И что-то, правда, сам не знаю что,
Но что-то очень важное одно
Она мне все пытается сказать,
Да веткой нелегко меня достать.
И отчего не знаю, по стволу,
Похожая на женскую слезу,
Стекает молчаливая смола
И каплей застывает янтаря.
И где-то на сосновой той коре,
К которой прикоснулся я во сне,
Виднеются белесые рубцы,
То высеклись объятия мои.
***
Та ночь из всех ночей одна.
В ней все и сказочно, и просто:
Деревья, звезды и снега,
Дорога, церковь у погоста.
Там говорят, что с нами Бог
Вдыхает этот холод плотный
И слышит, как ночной чертог
Скрипит под яростной походкой.
Там говорят, что с нами Бог
Глядит, как месяц озорует,
Как он склонил заздравный рог,
И с неба влагу льет живую.
Оглянешься: ночь говорит.
И так Его увидишь рядом,
Что будешь щеки растирать,
Не веря собственному взгляду.
А рядом уж не шумный двор,
Не деревенские задворки,
Где сторож древний до сих пор
Дымит закрутками махорки.
Пустынный край увенчан весь
Снегами и звездой январской.
Не уголок, а сердце здесь
Притихшего земного царства.
Такая ночь коснется глаз,
К чему-то сделает причастным,
И подойдет хотя б на час
Куда-то близко-близко счастье.
«В начале было Слово…»
Посвящается отцу Рафаилу
Впервые плачу. Кто понять бы мог?
Кто эти слезы сделал бы словами?
Что значит: жить, всегда идти вперед,
Когда я всё оставил за плечами?
Kaк отойти от запертой двери
И как не целовать теперь порога,
Когда отсюда только увести, а не впустит
Могли бы все дороги.
Я видел то, что потерял навек,
Блаженны те, кому потом расскажут,
Они уж могут верить или нет
И скинуть с сердца горькую поклажу.
А первому как быть: я видел свет,
И тьма его не свергла, не объяла.
И как смогу, пусть через сотни лет,
Сказать себе, что это показалось,
За все я сам впервые виноват,
Пусть выплакать я буду это в силах,
Пусть не по капле, пусть как водопад,
Все горе из души на землю хлынет.
На время пусть заглушит боль во мне,
Чтоб я не знал, что эти слезы значат,
Чтоб я как пес, тоскуя в темноте,
Хотя бы солнцу радоваться начал.
Но нет, в ладонь уткну лицо.
Как жаль, что я чего-то не предвижу.
Пойму, взглянув назад через плечо,
Что гордостью до праха я унижен.
Другому мою скорбь не передать,
Она в душе как долгий жгучий ветер,
И мне с коленей, кажется, не встать,
И щеки в кровь истерли слезы эти.
И что теперь: лишь он помочь бы мог,
Он горечь сердца вырвал бы с корнями,
Что значит: жить, всегда идти вперед -
Когда я все оставил за плечами?
*****
Что необходимо, чтоб поверили
В слово, столь простое для меня,
Ведь линейкой правду не измерили
И порой бываю прав и я.
Чтобы научить друзей-соперников,
Как и что им нужно доказать.
Коли теорем из чувств не делают,
Рвется их логическая связь.
Чтоб прониклись тем же и послушали,
Может, из таланта сделать бич,
Философским камнем оглоушить их
Или славой голову вскружить,
Или предложить такой невнятный
Что-нибудь на что-нибудь обмен,
Или, наконец, закончить дракой
Эту мозговую канитель.
Как же согласиться нам друг с другом
И составить что-нибудь одно,
Чтобы не бродили мысли кругом,
С драк перебиваясь на нытьё.
Не слыхать в раздумиях приплода,
Не видать и в сторону следа.
Может, это только на сегодня,
Может, так случается пока…
Помню лишь, в час головного зноя
Иов говорил, оправдываясь зря:
«Вы за меня вступитесь пред собою -
Иначе кто ж порукой за меня…»
*****
События выстроив без спешки по порядку,
Стихал последний перед Пасхою четверг,
Ночь затушила чернотой остатки
закатного костра, и день померк.
И город будто в тишине пригнулся
И сгорбленным пред звездами предстал,
Ввысь башнями и стенами тянулся
Луной облитый иудейский храм.
Он опасался скорого навета,
И дом, где Пасху есть они могли.
Велел найти двоим лишь по приметам:
Прохожий у ворот, кувшин воды.
Все шло размеренно, как будто и случайно
Нашлись и устланная горница и стол,
И переплелся вечер с вечной тайной...
С двенадцатью Он тихо в дом вошел...
И было таинство дано в воспоминанье:
Чаша вина, ломанный хлеб для них,
Чтоб каждый в предрекаемых скитаниях
Не забывал, Чей стал он ученик.
Понять все не могли, как ни старались,
И лишь надеялись: придет заветный час.
От странных слов вдруг споры разгорались:
Кто больше и зачем так мало нас.
Он подождал, когда гам прекратиться,
Сказал: «Симон, се сатана просил,
Чтоб сеять вас повсюду, как пшеницу,
Я ж о тебе молитвы возносил».
*****
Крапива выше меня ростом
Растет у стен монастыря.
Лишь на заброшенном погосте
Так буйно всходят семена.
Лишь на местах минувшей славы,
Среди стареющих святынь
Такие вырастают травы...
Крапива да еще полынь.
*****
Отцу Рафаилу
Нашёл бы я тяжёлые слова
О жизни, о холодности могилы,
И речь моя была бы так горька,
Что не сказал бы я и половины.
Но хочется поплакать в тишине
И выйти в мир со светлыми глазами.
Кто молнией промчался по земле,
Тот светом облечён под небесами.
*****
Когда душа скорбит смертельно
И вас нет рядом никого,
Так тяжелеет крест нательный,
Что чуть живой ношу его.
Тогда я, немощный и сирый,
Хотя мне нет и тридцати,
Листаю маленькую книгу,
Ищу в ней средство от тоски.
А в ней - однажды муж почтенный
Спокойно шел домой с полей,
И вдруг – навстречу Бог согбенный
С последней ношею Своей.
Позора крест несет на гору,
То падает, то вновь встает,
Мешая кровь с дорожным сором,
И не винит ни в чем народ.
Так страшен был тот путь изгнанья,
Что муж пред Ним склонил главу.
Заметил стражник состраданье
И крест вручил нести ему.
И он понес. Но на подъеме
Упал - и встать уже не смог...
Очнулся он при страшном громе,
Когда распятый умер Бог.
И все, что вспомнил он о жизни,
Что стало самым дорогим, -
Тот путь плевков и укоризны,
Когда Господь был рядом с ним.
А я? Что мне на ум приходит,
Когда сбивает с ног тоска?
Деревня дальнего прихода
И ночь Христова Рождества.
*****
Какая житейская сладость
Печаль не скрывает в себе?
Какая безмерная радость
Как сон не проходит в душе?
И нет ничего без ущерба,
Все тень от небесных красот.
Все ждет воскресенья из мертвых,
Христа-Утешителя ждет.
*****
Лик луны был светел и лучист,
В монастырь пришел ночной покой.
Вдруг какой-то местный гармонист
Надавил на клавиши рукой.
Был его напев знаком и прост,
И любовь такая в нем была,
Что оставил я полночный пост,
Вышел из ворот монастыря.
Встал я посреди тропы пустой,
И глаза мне слезы обожгли.
Боже, как похож на голос Твои
Этот одинокий зов любви.
*****
Пришел Иосиф с Никодимом,
Когда надежда умерла
И Матерь плакала над Сыном
У основания Креста.
Не за величием и властью
Они спешили ко Христу,
Пришли свое оплакать счастье,
Что скрыла тьма в шестом часу.
Его и так уж было мало,
Сокрытого от злобных глаз.
И ныне плащаница покрывала,
Пророчествуя погребенья час.
Но раздралась завеса в церкви,
Завеса их сердечных мук.
И плакали они над мертвым,
Смывая кровь с Пречистых рук.
*****
Я не сделаю ярких открытий,
Не смогу возбудить интерес.
Я жалею мальчишек избитых
И люблю увядающий лес.
***
І
Дай, Псалмопевец, гусли мне!
Твои дай струны и органы,
Чтоб я запел под стать тебе
Самозабвенными псалмами.
Вложи, святый, в мои уста
Язык твоих смиренных песен,
Язык, вмещающий слова,
Которым мир бывает тесен.
Дай мне твои слова, Давид.
Они сродни душе скорбящей,
Как солнца огненного вид
Сродни кадильнице горящей.
Что принесу и что воздам
Тебе, смиренная обитель,
Твоим могилам и крестам,
Которым ныне я служитель?
Псалмы и песни принесу
Тебе, блаженная пустыня.
Спасенья Чашу прииму
И призову Господне имя.
ІІ
Дай, Псалмопевец, гусли мне!
Твои дай струны и органы,
Чтоб я запел во след тебе
Самозабвенными псалмами.
Что мне искусство и стихи,
Что дар нежданный вдохновенья,
Когда душа полным-полна
Одной строкою псалмопенья?
Чти принесу и что воздам
Тебе, старинная обитель,
Твоим могилам и крестам,
Которым ныне я служитель?
Душа тебе уж отдана.
Приими и тело, коль захочешь.
Приими все то, чем от Творца,
От Бога наделен средь прочих.
Поклон сыновний положу
Тебе, блаженная пустыня.
Спасенья Чашу прииму
И призову Господне имя.
ІІІ
Дай, Псалмопевец, гусли мне!
Твои дай струны и органы,
Чтоб я запел под стать тебе
Самозабвенными псалмами.
Скудны чернила и перо!
И рифмы тщетны вдохновенья.
Давид, дай пение твое,
Пропеть о самом сокровенном.
Дай мне твои слова, Давид,
Они сродни душе скорбящей!
Так солнца огненного вид
Слегка сродни свече горящей.
И хладен стих мой вдохновенный.
Дай сердца голос сокрушенный.
ІV
Что взялся, инок, за стихи,
Или тебе псалтири мало?
Или Евангельской строки
Для слез горячих не достало?
Не знаю я, зачем слова
Из сердца вылились стихами,
Ведь наполнял его не я
И благодатью, и слезами.
“Боже, спаси мою Родину…”
Боже, спаси мою Родину милую,
Дай ей в великое сердце вожатые,
Вооружи ее мирною силою,
Нивы хлебами покрой ее сжатые.
Реки ее напои из небесного,
Море лазурного влагою чистою,
В дебри спаленного края безлестного
Ветром сосну занеси золотистую,
Долго родную безвинного кровавили,
Скорбно кресты поднялись по окраинам,
Сгибли ее льненокудрые Авели,
Смерти закон созидается Каином,
Но до конца ее край не расхитили,
Целы сокровище Богу угодного,
Знать от беды защитили святители,
Светлые кладези моря народного.
Знать матерей безутешных моления,
Слезы горующие, стоны сердечные,
Ночь донесла в неземные селения.
Верить в щедроты Твои бе с конечные,
Глянул с Престола Ты вниз на Вселенную
Землю увидел горошину малую,
Русь, государство – вдовицу смиренную,
Ризу смирягу от крови всю алую.
Сжалился, Ты, над страданьями крестными,
Счастья росток посадил над могилою,
Боже, овей ее снами чудесными,
Боже, утешь мою Родину, милую…
Святая Русь
Святая Русь не вынесла удела
Акафистом любви себя отпела
За веру, за отечество, царей.
За синь озер, за ветров вдохновенья,
За милости призвавшего Творца,
За сладкое молитвы упоенье
В глуши лесной монаха чернеца.
За светлую печаль икон венчальных,
За буйство трав и кротость мудрецов,
За звон колоколов своих прощальных
И вечную любовь святых отцов.
О, Русь, судьбы моей причина,
Своих детей терзающая мать,
Святая Русь надежда и кончина,
Слепая Русь помчавшаяся вспять.
Тебя обманутую, жалко, и дорогую,
Тебя отпетую в который раз,
Раздетую, разутую, глухую и немую,
Стреляют, мучают, кидают в грязь.
О, Русь, моя стань Вышнему невеста,
Взойди на Крест обителью любви,
И там на нем в молитве за нас грешных
С Невестой Неневестной отмоли.
Святая Русь не вынесла удела
И разрешилась бременем скорбей,
Акафистом любви себя отпела
За веру, за отечество, царей…
Россия
Мать Россия древняя седая,
Как благословить судьбу твою?
Радуются недруги – терзая
Православной веры чистоту.
Злые тени кружат над тобою,
Век за веком в пляске роковой
Силы тьмы проходят пьяным строем:
Лжепророки, демоны, разбой.
Смерть святых, порушенные храмы,
Слезы вдов и нищенство сирот,
Вновь и вновь тебя толкают в яму
Как убийцу в каторжный острог.
Но стоишь на зависть ты злодеям,
Вера православная крепка.
Русь огнем горит, не дымом тлеет
Сея слово Божие в сердцах.
И на век с Россией наши души,
Мы едины ныне и во век
Праведную веру не заглушат,
Не затмят святых пророков свет.
Мать Россия древняя седая,
Как благословить судьбу твою?
Радуются недруги – терзая
Православной веры чистоту.
Пасхальным утром 18 (5) апреля 1993 года в Оптиной Пустыни сатанистом были убиты три её насельника: иеромонах Василий (Росляков), инок Трофим (Татарников) и инок Ферапонт (Пушкарев). Оптина в тот день потеряла трех монахов, но взамен приобрела трех Ангелов.
Оптинские новомученики еще не прославлены Церковью, но в народе их почитают, к ним келейно обращаются в молитвах и обретают по их ходатайству помощь…
Мне хочется предложить вам вспомнить об этих светлых людях, сподобившихся великой милости Божьей отойти от сей временной жизни под звуки всеобщего торжества и радостное песнопение “Христос Воскресе… ” при открытых Царских Вратах!
Пусть они напоминают нам, какими мы могли быть и какими мы должны были быть, но не стали…И будем просить их святых молитв пред Престолом Господнем о нас, недостойных.
Рассказ послушника Евгения
Светлое Христово Воскресение. День, который напоминает нам об общем для всех воскресении. Ибо, если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших (1 Кор. 15,16–17). «Без будущей блаженной бесконечной жизни земное наше пребывание было бы неполно и непонятно », - писал преподобный Амвросий Оптинский.
Пасха 1993 года в Оптиной Пустыни началась, как обычно, с пасхальной полунощницы, за ней был крестный ход в Иоанно-Предтеченский скит - по установившейся традиции возрождающейся обители. Затем началась пасхальная заутреня, переходящая в раннюю Литургию.
Говорят, что грядущие события отбрасывают от себя тени. У многих было ощущение чего-то тяжелого. Даже певчие на двух клиросах иногда сбивались. Некоторые паломники говорили, что они как бы заставляли себя радоваться. Служба закончилась в шестом часу утра, и братия пошла разговляться в трапезную. После трапезы иноки Трофим и Ферапонт вернулись на монастырскую звонницу - возвещать всем людям радость о Христе Воскресшем.
инок Трофим (Татарников)
Буквально через десять минут пасхальный звон оборвался. Встревоженные паломники, прибежавшие в монастырский медпункт и в келью наместника, который в это время беседовал с монастырской братией, сообщили, что звонарей не то избили, не то убили. Выбежавшие насельники в предрассветных сумерках увидели на помосте звонницы двоих иноков. Оба лежали неподвижно.
Иеромонах Василий (Росляков)
Понять, как в страшном сне, было ничего невозможно: наверное, кто-то их так сильно ударил, что они потеряли сознание, а может быть, сильно ушиблись, когда падали. Какая-то женщина крикнула: «Вон ещё третий ». На дорожке, ведущей к скитской башне, увидели ещё одного лежавшего на земле монаха. Инока Трофима стали переносить в храм. Его голубые глаза были широко раскрыты, и неясно было, теплилась ли в нем ещё жизнь, или его душа уже разлучилась с телом.
Как только вошли в раскрытые двери ближайшего к звоннице Никольского придела, братия, переносившие о. Трофима, увидели на белом мраморном полу Введенского собора струйку крови. Значит, ударили ножом или чем-то острым… В это же самое время монастырский врач послушник Владимир пытался прямо на звоннице делать искусственное дыхание о. Ферапонту, но вскоре понял, что это уже бесполезно…
Инок Ферапонт (Пушкарев)
Третьим был иеромонах Василий, направлявшийся исповедовать богомольцев на скитской Литургии, которая началась в шесть утра. Некоторые из подбежавших к нему не могли даже сразу узнать, кто именно из оптинских священноиноков лежит перед ними, так было обескровлено лицо батюшки. Он не проронил ни одного стона, и только по его глазам можно было догадаться о тех страданиях, которые он испытывал. Игумен Мелхиседек бежал с одеялом, чтобы перенести на нём о. Василия, но его уже понесли на руках во Введенский собор и положили в Амвросиевском приделе напротив раки с мощами.
Одна из женщин слышала, как смертельно раненный о. Трофим, продолжавший ударять в колокол, сказал, теряя сознание: «Боже наш, помилуй нас… » Кто-то из паломников видел подбегавшего к звонарям человека в шинели. На крыше сарая, стоящего у восточной стены монастыря, обнаружили следы, рядом с сараем валялась шинель. Когда её подняли, с внутренней стороны увидели небольшой кинжал. Лезвие было блестящим. Возникло ощущение какой-то нереальности: не мог же убийца успеть вытереть его до блеска, да и зачем ему могло это понадобиться? Но тут под стеной деревянного двухэтажного флигеля, что между сараем и скитской башней, нашли огромный окровавленный меч. Его не стали трогать, чтобы не оставлять лишних отпечатков пальцев. Картина убийства начала как-то проясняться.
Шинель повесили на ограду вокруг фундамента бывшей церкви Владимирской иконы Божией Матери. Там уже стоял братский духовник схиигумен Илий, вокруг которого собрались братия и паломники. О. Илий сразу сказал о происшедшем: «Не может быть и речи о том, что это случайное убийство - это дело рук слуг диавола ».
Всё это происходило, когда о. Василия переносили во Введенский собор. Ждали прибытия «скорой помощи» и милиции. Брат Владимир начал делать перевязку - рана была ужасной, сквозной. Женщин, ночевавших в храме, попросили удалиться из Амвросиевского придела - никто не должен видеть тело монаха.
«Вот как ненавистен диаволу колокольный звон», - сказал вошедший в храм эконом монастыря иеродиакон Митрофан.
«Надо пойти в скит, сказать, чтобы помянули», - обратился я к нему.- «Да, иди, скажи».
Служивший Литургию в Иоанно-Предтеченском храме скитоначальник иеромонах Михаил уже недоумевал, почему не приходит всегда такой обязательный о. Василий, когда я вошёл на прокимне перед чтением Апостола к нему в алтарь.
Батюшка, помяни новопреставленных убиенных иноков Трофима и Ферапонта.
Какого монастыря?
Вот как Господь почтил Оптину… Теперь у нас есть мученики. На Пасху!..
Помолитесь о здравии о. Василия, он тяжело ранен.
Сразу после чтения Евангелия возгласили заздравную ектению, к которой были добавлены три прошения о тяжко болящем иеромонахе Василии. Затем - случай ведь был особенный - началась заупокойная ектения с молитвой «Боже духов и всякия плоти
». Из богослужебной заздравной просфоры о. Михаил вынул частичку о здравии иеромонаха Василия, а из заупокойной - об упокоении иноков Трофима и Ферапонта. У служащего иеродиакона Илариона по щекам текли слёзы.
А когда Литургия заканчивалась, в храм пришёл иеродиакон Стефан и сказал поющей братии, что из больницы сообщили о кончине о. Василия. Это услышали богомольцы, и храм огласился рыданиями.
Два дня спустя приехавший на похороны настоятель московского подворья Оптиной Пустыни иеромонах Феофилакт поведал, что, узнав о кончине о. Василия, он в понедельник утром вместе с иеромонахом Ипатием и монахом Амвросием поехал к его матери и сказал, что о. Василий - единственный её сын - уже со Христом. Анна Михайловна сразу поняла: «Умер?! » В келье у о. Василия остался лежать Апостол, открытый на четвёртой главе Второго Послания апостола Павла к Тимофею: Подвигом добрым подвизался, течение скончах, веру соблюдох. Прочее убо соблюдается мне венец правды, егоже воздаст ми Господь в день он, праведный судия; не токмо же мне, но и всем возлюбльшим явление Его (2 Тим. 4, 7–8).
О. Василий приехал паломником в Оптину Пустынь летом 1988 года, когда святая обитель, поднимаясь из руин, начинала богослужебную жизнь. В Великую Субботу, накануне Пасхи 1989 года, его одели в подрясник, а во «внутренние списки» братии он был принят ровно за четыре года до своей последней земной Пасхи, о чём имеется запись в Летописи Оптиной Пустыни:
Сегодня случилось радостное событие. В нашу обитель приняты сразу десять новых насельников. Как же отрадно, что и в наши, без сомнения, последние дни, печально ознаменованные повсеместным отступничеством от Православной Христианской Веры, когда люди предпочитают Истине служение своим скверным страстям и порокам, находятся души, любящие Христа, желающие отречься от лживого мира, взять крест свой и последовать за Тем, Кто пролил бесценную Свою Кровь ради спасения людей от вечной смерти! Имена сих новых Божиих избранников: Игорь (Ветров), Владимир (Ермишин), Игорь (Росляков), Сергей (Немцев), Николай (Ковалев), Евгений (Лукьянов), Андрей (Карпов), Иадор (Джанибеков), Дмитрий (Рыков), Дмитрий (Батманов). Все они из благочестивых мирян. Один из них - физик, другой - журналист, есть учитель географии и английского, фельдшер… Радостью светятся лица десяти новых насельников обители, избранников Божией Матери и преп. Амвросия».
Журналист - это Игорь Росляков, будущий иеромонах Василий. Кроме него ещё четверо из этих десяти послушников стали иеромонахами, а один из священноиноков, иеромонах Савватий (в миру Владимир Ермишин) незадолго до кончины сподобился от Господа принять схиму с именем Иоанн. Господу было угодно взять его первым из насельников возрождающейся Оптины. Теперь рядом с ним похоронен о. Василий, справа - так, как их имена были упомянуты летописцем…
…Позднюю Литургию служили в храме Преподобного Илариона Великого, расположенном за монастырской оградой. Паломники недоумевали, почему на Пасху закрыты монастырские ворота и никого не пускают. После того как тела новомучеников привезли из больницы, их положили в храме Преподобного Илариона Великого и непрерывно читали Псалтирь по инокам и Евангелие по священноиноку.
Из воспоминаний об оптинских новомучениках
«Я готов, Господи». Инок Трофим
Мы с сыном, лет двенадцать тогда ему было, первый раз приехали в Оптину пустынь вскоре после того, как узнали, что её вернули Церкви, в конце августа 1989 года.Много читали об Оптиной и её старцах, ехали в обитель, которую видели в книжках дореволюционных изданий, а там тогда разруха была страшная. Хуже Батыя прошлись большевички по Пустыни.
Братия тогда восстановила только маленькую надвратную церковь, в ней и служили Богу.
Но и при этой разрухе братия, по сложившейся в обители многовековой традиции, всё-таки принимала паломников. Освободили для них две большие комнаты, называвшиеся по-старинному: мужская и женская половина. Я имела право заглянуть только в «женскую» – лучше и не рассказывать, в каких условиях там ночевали люди.
Инок Трофим (Татарников)
Паломницы мне сказали: «Вам надо к гостиннику Леониду. Он скажет, куда идти». Мы пошли к полуразрушенному Введенскому собору. И вскоре к нам стремительно (он всё делал стремительно) подошёл гостинник Леонид. В монашество с именем Трофим он был пострижен только через год. Таких иноков я раньше только на картинах Нестерова и на образах видела. Помню, что невесомо худой был (но при этом, как потом узнала, очень сильный – кочергу в узел мог завязать), а глаза у него искрились и сливались с небом. К сожалению, ни одна из фотографий не передаёт его подлинный облик.
– Благословите нам с сыном переночевать где-нибудь одну ночь, – сказала я ему.
– А, пожалуйста. Размещайтесь в женской половине, а сын пойдёт в мужскую, – ответил он и даже паспорт не посмотрел, как в других монастырях. И, конечно, видел, что я вцепилась в руку своего ребёнка: не отпущу! Но отвёл глаза и тихо сказал: «У нас устав такой». И улетел.
Устав – дело серьёзное. Мы пошли на службу в надвратный храм. А после службы я не утерпела и, когда в храме никого не осталось, пошла жаловаться (мысленно, конечно) преподобному Амвросию Оптинскому, к его иконе: «Вот, старец, ты знаешь, как мы тебя любим, как долго к тебе ехали. А теперь нам негде ночевать… Я на эту «мужскую половину» ребёнка с тобой отпускаю, так и знай».
Потом мы пошли в скит. Вернулись в монастырь. Мой ребёнок мужественно пошёл туда, куда его отправили, а я присела на какой-то скамеечке. И вдруг сын вернулся: «Мама, гостинник Леонид нам ключи дал. Спросил, это ты с мамой приехал из Москвы? – и дал ключи. Пойдём, он мне показал комнатку на втором этаже, где мы можем вдвоём переночевать».
Мы открыли эту комнатку: на свежевымытом полу лежали два совершенно новых матраца, на них новые солдатские одеяла. А рядом с матрацами были заботливо поставлены два стульчика. Ну просто королевские покои, при той-то разрухе.
– Нет, нет, спасибо, – испуганно сказала я. – Мы уж как-нибудь, своим ходом. – И подумала: тебе ведь, наш ангел-гостинник, итак, наверное, достанется от монастырского начальства за то, что ты неизвестно кого столь облагодетельствовал.
– Ну, как хотите, – сказал отец Трофим, тогда ещё послушник Леонид, – а то ведь машина-то всё равно пойдет… – И улетел.
Позднее узнала, что сам он спал всего три часа в сутки, на коленях, опершись руками о стул, и что его постоянно за что-то ругали, а он при этом радовался. Встав раньше всех, о. Трофим бежал на просфорню – надо было до службы успеть испечь просфоры, потом мчался в коровник – коров подоить, потом работал в поле на тракторе, а потом ещё и паломников устраивал. Молился за всеми монастырскими службами, при храме был и пономарём, и звонарём. Келейное правило большое у него было. И непрестанная Иисусова молитва.
Инок Трофим
Мама о. Трофима рассказывала, что в сибирскую деревню, состоящую из нескольких домов, их прадед приехал из Петербурга, где служил при дворе Николая II. После революции он должен был скрываться, потому поселился в глухой тайге. Там и родился новомученик отец Трофим. В детстве он был подпаском у очень сурового пастуха, приглядывавшего за деревенским стадом. Местные жители часто слышали, как тот постоянно ругал мальчика, а он молчал. Мама сказала ему: «Сынок, уходи, как-нибудь обойдёмся», – а жили они после смерти отца очень бедно. Но мальчик вдруг стал горячо защищать пастуха: «Он очень хороший!».
И ещё она говорила о том, что, работая после армии на рыболовецком траулере, сын её часто плавал «в загранку» и оттуда всем привозил красивые вещи. «А себе-то почему ничего не привезешь, сынок?», – спрашивала она. – «Да мне ничего не надо, я вот вижу вашу радость и сам радуюсь». Если же случайно у него появлялась какая-то красивая вещь, например, кожаная куртка, её обязательно кто-нибудь просил поносить. Он тут же отдавал и больше не вспоминал о ней.
Но это всё жизнь внешняя, за которой стояла жизнь духовная. Мальчик, выросший в сибирской деревне, где на много вёрст вокруг ни одной церкви не было, с детства думал о смысле жизни, убегал куда-то в леса Бога искать. Юношей, когда работал на железной дороге, писал в своём дневнике: «Дорога – как жизнь. Мчится и кончается. Необходимо почаще включать тормоза возле храма и исповедовать грехи свои – мир идёт к погибели, и надо успеть покаяться». И ещё такое: «Самое главное в жизни – научиться по-настоящему любить людей».
В Евангелии его потрясли слова Господа: «В мире скорбны будете, но дерзайте, ибо Я победил мир».
Мать, первый раз приехав к нему в ещё разрушенный монастырь, сказала: «Вернись домой, сынок». А он ей ответил: «Я сюда не по своей воле приехал, меня Матерь Божия призвала». Ещё она вспоминала, что он собрался ехать в Оптину сразу же после её открытия. Но тут у него украли документы и деньги. Тогда он решительно сказал: «Хоть по шпалам, а уйду в монастырь». И по воле Божией как-то быстро удалось документы выправить, деньги собрать.
После ранней обедни мы с сыном шли через лесок к Козельску. Я думала о том, что с нами произошло. Явно что-то важное, но что? Позднее поняла: мы ехали в Оптину с любовью к её старцам и за любовью старцев. И получили, по милости Божией, это драгоценное сокровище через отца Трофима.
Он, по рассказам многих паломников, был по своему духовному устроению близок к оптинским старцам. Разговаривал с ними шутливыми, краткими изречениями, часто в рифму, как старцы Амвросий и Нектарий. Например, увидит курящего за оградой монастыря паломника и с улыбкой скажет: «Кто курит табачок, не Христов тот мужичок». И, говорят, многие тут же навсегда бросали курить. А тем, кто мог вместить, говорил такое: «Согнись, как дуга, и будь всем слуга». Или: «Через пустые развлечения усиливаются страсти, а чем сильнее страсть, тем труднее от неё избавиться». Некоторые удостоились услышать от него: «Как кузнец не может сковать ничего без огня, так и человек ничего не может сделать без благодати Божией». Рассказывали также, что даже когда его откровенно обманывали, он был совершенно спокоен. Старался ничем не выделяться, но всегда вовремя появлялся там, где был нужен.
Однажды шофёр, привезший на автобусе паломников, осудил доброго гостинника за то, что тот, выйдя за ограду монастыря, помог молодой женщине донести тяжёлые вещи. Отец Трофим сказал ему: «Прости, брат, что смутил тебя, но инок – это не тот, кто от людей бегает, а тот, кто живёт по-иному, то есть по-Божьи».
Второй раз я увидела отца Трофима, когда мы небольшой группой православных журналисток приехали в Оптину осенью 1990 года записать беседу со вторым настоятелем монастыря архимандритом (ныне архиепископом Владимирским и Суздальским) Евлогием. Обитель при нём изменилась неузнаваемо, вернула своё прежнее благолепие. Во Введенском соборе уже можно было совершать богослужение, все строения монастыря сияли белизной, дорожки были выложены плиткой.
В конце беседы он сказал: «А размещу я вас по-королевски, вы будете ночевать в кельях, где у меня шамординские матушки останавливаются». Тут же дёрнул какой-то шнурок, висевший справа от него, и в комнату всё так же стремительно влетел отец Трофим. Его умные, внимательные глаза выражали готовность немедленно исполнить любое послушание настоятеля.
– Брат, отведи их в покои, – сказал будущий владыка Евлогий.
Отец Трофим повёл нас в эти самые покои, но вдруг остановился недалеко от помоста временной колокольни, рядом с тем местом, где вскоре будут скромные могилки оптинских новомучеников, велел подождать. Этот помост, на котором были принесены в жертву иноки Трофим и Ферапонт, они сделали своими руками. Ныне он – место поклонения для паломников, к нему прикладываются как к святыне. И к скромным крестам на их могилках тоже. Нам бы тогда стоять и молиться на этом святом месте, но мы ничего не поняли, стали что-то оживлённо обсуждать.
И тогда на крыльцо своей кельи вышел настоятель. Он смотрел на нас взглядом Христа, молившегося о проходившей мимо Его Креста толпе: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». Предчувствовал ли он, как сами новомученики, их убийство на этом месте? – Не знаю. Но то, что это место святое, несомненно чувствовал. Нам стало стыдно, мы вытянулись в струнку, как гвардейцы на параде, и кто-то из нас сказал:
– Простите, отец Евлогий.
– Да-да, – ответил он грустно, – да-да. – И ушёл.
Инок Трофим
Прилетел отец Трофим. Жестом показал, чтобы мы следовали за ним. Привёл в покои. Больше на этом свете мне не довелось его увидеть. Рассказывали, что он, вечно неутомимый, вдруг на службе в самом начале Страстной седмицы присел на ступеньку у алтаря и тихо сказал: «Я готов, Господи». Братия не поняли – о чём это он? После Пасхальной службы новомученики за праздничным столом почти ничего не ели, первыми встали и отправились на послушания. Иеромонаху Василию надо было идти в скит, исповедовать, а отцу Трофиму и отцу Ферапонту на тот самый помост колокольни – звонить к ранней обедне. Первым меч убийцы пронзил о. Ферапонта и сразу вслед за ним – о. Трофима. Но он в то время, когда боль пронзала всё его тело, собрав последние силы – силы любви к людям – ударил в набат. Братии заподозрили неладное и прибежали к колокольне. Больше на территории обители никто не был убит, но на дороге в скит этот то ли сатанист, то ли тяжко больной человек настиг и пронзил своим мечом иеромонаха Василия.
В третий раз я приехала в Оптину к отцу Трофиму и убиенным вместе с ним братиям на их могилки. Была Светлая седмица. Солнце «играло». Птички пели. Долго просила прощения у отца Трофима за то, что так и не смогла ничем в своей жизни ответить на явленную мне оптинскую любовь во Христе. Ответить на неё можно было только такой же любовью к людям. А у меня её не было.
Пошла по дорожке среди сосен в скит. Увидела, что навстречу мне идёт, склонив голову, углублённый в молитву старец. Подумала: вот, приезжаем мы сюда, грешные, суетные, мешаем святым людям молиться. Прижалась к сосне, хотелось от стыда провалиться сквозь землю. И тут старец поднял голову, посмотрел на меня молодыми, искрящимися глазами отца Трофима и сказал: «Христос Воскресе!».
Рассказывали, что когда на могилку о. Трофима приезжал его брат, он в недоумении сказал: «Как же так, ты умер…». То есть у него в голове это не укладывалось. И тогда он явно услышал:
«Любовь, брат, не умирает…»
Ангел молчания инок Ферапонт
Ангелом молчания отца Ферапонта назвали сами монахи. А они лишнего не скажут. Одному брату о. Ферапонт объяснил, что молчит не потому, будто такой обет дал, а просто понял, как легко словом обидеть человека, лишить душевного мира. Вот потому лучше поменьше говорить.Родом он был тоже из глухого сибирского посёлка. Убежал оттуда – там было духовное болото, по его убеждению. Ни одного храма в округе, молодёжь спивается. В каком-то маленьком сибирском городке учился на лесника. Там непьющие студенты занимались йогой. Вот парадокс советской власти: в храм молодым нельзя, а в секту – пожалуйста. Пить, курить – тоже можно сколько угодно.
Отец Ферапонт, тогда Владимир Пушкарёв, после первых же занятий всё про йогу понял. Он писал другу: «Йога – то же болото, что и у нас в посёлке, только там упиваются вином, а здесь – гордостью».
инок Ферапонт (Владимир Пушкарёв)
После окончания училища несколько лет жил один среди лесов близ Байкала. Понял: где нет храма, нет жизни. Одному брату признавался: «Если бы ты знал, через какие страдания я шёл ко Христу». Рассказывал, что там, в лесу, подвергался прямому нападению бесов. Но зато приобрёл страх Божий. Говорил: «Страх вечных мучений очищает от страстей». Там, в лесу, научился молчать не только устами, но и помыслами.
Из прибайкальских лесов поехал в Ростов-на-Дону, к дяде. Там работал дворником при храме Рождества Богородицы. Ездил в Троице-Сергиеву лавру, где старец Кирилл (Павлов) посоветовал ему идти в монастырь. В Оптину пустынь пришёл в 1990 году. Нёс послушание на кухне, самое трудное. Если иногда и говорил что-нибудь, то очень смиренно и осторожно, чтобы никого не смутить и не огорчить. Никогда никого не осуждал.
В 1991 году приехал в свой родной посёлок, со всеми простился. Родственникам сказал: «Больше вы меня никогда не увидите».
Причину своего молчания объяснял ещё и так: «Кто молчит, тот приобретает свет в душе, ему открываются его страсти». Не пропускал ни одного богослужения, был виртуозным звонарём. Имел дар непрестанной Иисусовой молитвы.
Перед Пасхой 1993 года раздал все свои вещи. И длинный меч убийцы первым пронзил его. Молись о нас, ангел молчания, инок Ферапонт! Когда пишешь о тебе, стыдно за свою болтливость.
Проповедник. Иеромонах Василий
Об отце Василии, в миру Игоре Рослякове, выпускнике факультета журналистики МГУ, выдающемся спортсмене (он входил в сборную страны по водному поло) написано несколько книг хорошо знавшими его людьми, изданы его проповеди и духовные стихи. На сайте Оптиной Пустыни есть его подробное жизнеописание. Потому хочу закончить рассказ об оптинских новомучениках летописной записью отца Василия о первой Пасхе в обители:
«Сердце как никогда понимает, что всё, получаемое нами от Бога, получено даром. Наши несовершенные приношения затмеваются щедростью Божией и становятся не видны, как не виден огонь при ослепительном сиянии Солнца… Светлая седмица проходит единым днём… Время возвращается только в Светлую субботу… Восстанавливается Оптина пустынь, восстанавливается правда. Глава же всему восставший из Гроба Христос: «Восстану бо и прославлюся!»
1960-1993 СТРАНИЦА ПАМЯТИ
Возможно ли спасение в современном мире? Для чего нужно читать Евангелие и выполнять утреннее и вечернее молитвенное правило? По этим вопросам много было сказано и написано угодниками Божьими в прошлые века. В данном разделе мы хотели бы кратко рассказать Вам о человеке, который жил в одно с нами время и на примере своей жизни показал что для того, кто твердо решил идти к Богу и не оставляет этой решимости на протяжении всего своего пути, не могут быть препятствиями никакие внешние причины (окружающая безнравственность и т.д.). В приведенных нами письмах иеромонаха Василия к его духовной дочери (его бывшей преподавательнице) даны конкретные советы о том, что нужно для того, чтобы приблизиться к Богу или, точнее сказать, как не удалять себя от Него. Уже сами письма дают достаточно полное представление о написавшем их человеке, о том, какого духовного уровня он достиг. Мы решили не останавливаться подробно на биографии отца Василия (подробнее о его жизни Вы можете прочитать в книге "Жизнеописание Оптинских новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима. Благословенно воинство (Мученичество в жизни церкви). Свято-Веденская Оптина Пустынь"), а только очень сжато дополнить эти письма отдельными выдержками из его биографии, заимствованными (большей частью дословно) из вышеупомянутой книги.
С третьего класса Игорь начал заниматься водным поло и к концу последнего курса факультета журналистики (на который поступил в 1985 году) он уже стал членом сборной команды СССР. В команде Игорь пользовался большим уважением, его слово в случае возникновения каких-либо спорных вопросов всегда было решающим.
Каким образом в Игоре разгорелась вера в Бога, неизвестно, поскольку его внутренняя жизнь была закрыта для посторонних. Близкие к нему люди не могли оценить и те перемены в Игоре, которые были для них заметны. Когда после гибели иеромонаха Василия один из его товарищей по водному поло крестился вместе со всей своей семьей и стал соблюдать посты, он понял насколько непросто поститься, даже если сидеть дома. Игорь же соблюдал посты и во время соревнований, причем не ел даже рыбы. Товарищи боялись проиграть из-за него на соревнованиях, если он ослабеет из-за поста. Однажды Великим постом Игорь сказал одному из них: "Главное, чтобы были духовные, а физические силы после придут. Силы дает дух, а не плоть". Это высказывание Игорь подтвердил вскоре своей игрой в решающем финальном мачте, в ходе которого он забил много голов. Команда победила и тот факт, что Игорь постился во время соревнований, оправдал себя в глазах его товарищей.
Характер у Игоря по словам знавших его людей был самостоятельный, твердый и ровный. Как рассказала его учительница, преподавательница литературы: "Это был человек одаренный, отмеченный свыше. Ему рано стали знакомы понятия "долг" и "надо".
Игорь отличался нравственной строгостью, молчаливостью, скромностью, душевной красотой. Его не видели гневающимся или даже просто чем-нибудь недовольным. Он никого не обижал. Что касается профессии журналиста, Игорь получал приглашения сотрудничать в крупных московских газетах, но, зная о зависимости прессы от властей, отказывался. Всегда был тихим и скромным. В споры старался не вступать, говорил лишь тогда, когда спрашивали.
Никто не может сказать, откуда у Игоря появилась любовь к монастырям и к монашеству, что могло подвигнуть его к воцерковлению, где мог он приобрести глубоко христианскую культуру, которой ни в школе, ни в университете нельзя было научиться.
В 21 июля 1988 года Игорь приехал в Оптину Пустынь (до этого он уже не раз ездил работать во славу Божью в Псково-Печерский монастырь) и пробыл здесь до конца августа. Здесь он приходит к окончательному решению уйти в монастырь. Игорь едет в Москву, чтобы рассчитаться с миром.
17 октября 1988 года он прибыл в Оптину Пустынь, где он прошел путь от трудника до иеромонаха. Вот основные даты из монастырского периода жизни Игоря Рослякова/отца Василия:
5/18 апреля 1993 года – убийство в первый день Пасхи о. Василия и двух иноков (Ферапонта и Трофима) сатанистом.
Жившим с о. Василием в монастыре людям запомнилось его немногословие, склонность к уединению, строгое даже по монастырским меркам соблюдение постов. Те, кто слышал проповеди о. Василия говорят, что он был одним из лучших проповедников Оптиной Пустыни. Носил всегда старую рясу, на которой были даже заплаты, и сам стирал ее. На ногах кирзовые сапоги (с портянками по-солдатски): это были еще его послушнические сапоги. Кто-то вспоминал: "Батюшку Василия было слышно издалека: когда он шел, то сапогами гремел". Попытки переобуть его во что-либо удобное не удавались, так до конца жизни он в этой кирзе и проходил: зимой и летом, и в монастыре и в Москве на послушании, и во время поездок в Троице-Сергиеву Лавру (он учился заочно в Московской духовной семинарии).
Мы приведем только несколько воспоминаний об о. Василие из книги "Жизнеописание Оптинских новомучеников иеромонаха Василия, инока Ферапонта, инока Трофима. Благословенно воинство (Мученичество в жизни церкви). Свято-Веденская Оптина Пустынь":
Отец И.: "Исповедовался он кратко, цельно, по существу, без оговорок, объяснения обстоятельств, которые могли что-то извинить, смягчить, то есть без всякой пощады к своему ветхому человеку. Это было продуманное слово, это, действительно было покаяние – глубоко прочувствованное сознание своей греховности. Он старался избавиться от всего, что мешало его духовной жизни".
М.Л.: "Он нам говорил: нужно понять, что монашество заключается не в одежде, даже не в правиле, а в покорности воле Божией".
"Отец Василий был человеком очень большой воли. Мне кажется, что он никогда в жизни не опускал свое молитвенное правило, - говорит отец Ф. – Во время поездки в Архангельскую область мы с ним так уставали порой, что я думал: "Какое тут правило? Только бы рухнуть". А он качался, но все равно читал правило... Полунощницу читал каждый день, повечерие все вычитывал... Мы уже на ногах не держимся, падаем, а он все стоит, читает".
Легок был о. Василий на подъем, когда просили его приехать для исповеди и Причастия. Иегумен П. вспоминает: "Однажды в два часа ночи позвонили из больницы, сказав, что умирает православный человек и надо прислать священника. Я знал, что о. Василий перегружен до предела. Но кого послать? Этот стар, тот болен... И я постучался в келлию о. Василия. Вот что меня поразило тогда: он будто ждал моего прихода, был одет и мгновенно поехал в больницу. Причастить больного не удалось, так как он уже был без сознания, но всю ночь до последней минуты рядом с ним молился о. Василий.
Мы привели лишь немногие из воспоминаний об о. Василие. О. Василий и два инока, убиенные вместе с ним сатанистом еще не причислены к лику святых. Но они уже прославлены Богом через чудеса, совершаемые на их могилах и прославлены людьми, получившими помощь при обращении к этим оптинским новомученикам. Таких случаев много. Вот лишь один из них, на наш взгляд, наиболее яркий:
24 октября 1998 года, - пишет жительница города Козельска Л.В.Т., - на Собор Оптинских старцев я пошла после литургии на могилки новомучеников. К могилкам подошел паломник и, как-то странно и неловко прижимая к себе бумагу, попросил меня набрать в нее земли с могил новомучеников. "Разве Вы сами не можете?" – удивилась я. Но тут взглянула на его руки и мне стало стыдно: кисти его рук были бледно-восковые и, как у мертвеца совершенно обескровленные. Он не мог владеть ими. Я, конечно, тут же стала набирать ему земельки с могилок и говорю: "Да Вы хоть приложите руки к могилкам". Наклонился он над могилкой о. Василия, водит руками по земле. Вдруг засмеялся и сел на лавочку возле могилки, показывая мне свои пальцы: "Смотрите, - говорит, - руки живые, а врачи хотели мне их отнять". Чудо исцеления произошло у меня на глазах". Чтобы засвидетельствовать свое исцеление, паломник А.Н.А. после возвращения из Оптиной сходил к врачу, а вскоре от него было получено письмо с вложенной медицинской справкой, в котором он описал свое исцеление: " ... Я положил руку на могилку о. Василия и стал молиться о помощи. Минут через пять я почувствовал, что кисть руки потеплела, а в следующие десять минут пальцы порозовели и кровообращение восстановилось. В тот же день я работал в монастыре на послушании – возил на тачке дрова от разобранного сарая. Работал голыми руками, но руки не замерзали".
От себя еще хотелось бы добавить, что Господь сказал: "Будьте святы потому, что Я свят". О. Василий выполнил эту заповедь (он уже соответствовал ей еще до ухода в монастырь). Можно после прочтения этих кратких выдержек из жизнеописания о. Василия найти себе такие отговорки, что в отличие от него святость – это не наш удел. Мы, дескать, обычные грешники... Но ведь слова Господа обращены ко всем. "Будьте святы потому, что Я свят". Каждому Бог определил свое место в жизни, свой путь спасения и степень трудности этого пути, ибо Бог смотрит на сердце. Он знает, сколько Он дал нам талантов и сколько с кого из нас потребовать. Наше дело использовать то, что дано нам добросовестно, не ища себе поблажек и отговорок потому, что придет время, когда каждый должен будет дать ответ за прожитую жизнь. Что ответим тогда Богу (глядя на двери рая) за то, что могли делать, но не делали из-за нерадения, опять "я же не святой"?
Отец Василий, моли Бога о нас!
Иеромонах Василий (Росляков)
Иеромонах Василий (в миру Игорь Иванович Росляков; 23 декабря 1960, Москва - 18 апреля 1993, Оптина пустынь) - иеромонах Русской Православной Церкви, выпускник МГУ, мастер спорта международного класса, капитан сборной МГУ и член сборной СССР по водному поло, поэт, один из трёх иноков, убитых в Оптиной пустыни в пасхальное утро 1993 года (двое других - иноки Ферапонт и Трофим).
Отец, Иван Фёдорович Росляков - военный. В годы Великой Отечественной войны сражался на Северном флоте, после окончания войны служил в правоохранительных органах. Мать, Анна Михайловна, работала ткачихой на московской фабрике.
Вскоре после рождения Игорь был крещён с именем Игорь - в честь благоверного Великого князя Игоря Черниговского.
Закончил факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова. Серьёзно занимался водным поло. Выступал за университетскую команду по водному поло, в то время одну из сильнейших в СССР. В его активе - звание лучшего игрока чемпионата Европы среди юношеских команд.
В ноябре 1987 года бывшая в советское время музеем Оптина пустынь была передана Русской православной церкви. Началось восстановление обители, а 3 июня 1988 года в ней прошло первое богослужение. Узнав о возрождении пустыни, Игорь решил её посетить и приехал в обитель - послушником, вскоре после состоявшегося 6 июня 1988 года прославления преподобного Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия (Гренкова). Пробыв малое время в обители, Игорь почувствовал желание остаться в ней. Он вернулся домой, чтобы рассчитаться с мирскими делами, и 17 октября 1988 года вновь приехал в обитель - на этот раз навсегда. Так случилось, что в этот приезд его поселили в келии самого старца Амвросия.
В монастыре Игорь выполнял различные послушания - разгружал кирпичи, убирал мусор, трудился в иконной лавке, читал в храме Псалтирь, дежурил у монастырских ворот. 29 апреля 1989 года, в Страстную Субботу, был принят в братию. Так писал он в это время в своём дневнике: «Милость Божия даётся даром, но мы должны принести Господу всё, что имеем».
Выполняя послушания, безропотно переносил замечания и упрёки, быв сосредоточен на покаянном размышлении и воспоминании о страданиях Христовых. Писал, что «взять крест и пойти за Христом означает готовность принять смерть за Него и пострадать, а кто имеет желание умереть за Христа, тот едва ли огорчится, видя труды и скорби, поношения и оскорбления» .
Как-то раз в монастырь приехала его мать, Анна Михайловна. Сын вышел к ней - похудевший, изнурённый трудами и постом, непохожий на знаемого ею ранее крепкого спортивного парня. Состоялась долгая беседа, в которой мать долго просила его оставить монастырь, но Игорь был твёрд в намерении остаться в обители.
5 января 1990 года Игорь был пострижен в иночество с именем Василий в честь святителя Василия Великого. Поселился в монастырском доме. Постель изготовил из двух досок, положенных на раскладушку и покрытых поверху войлоком, подушку - из двух кирпичей склепа с мощами преподобного Оптинского старца Иосифа. Основное имущество, бывшее в этой келии - большое количество святоотеческих книг, читаемых им иногда по нескольку одновременно. Отличался смиренномудрием, неосуждением, стремлением к уединению и келейной молитве, был строгим постником. Так, Великим постом принимал пищу лишь один раз в день - овощи или кислые ягоды с небольшим количеством хлеба.
8 апреля 1990 года инок Василий был рукополо́жен во иеродиаконы, и 9 мая, на Преполовение Пятидесятницы, впервые произнёс проповедь. Многие отметили её глубину и впоследствии, как одному из лучших проповедников, отцу Василию поручали читать проповеди на праздники. В проповедях стремился раскрывать причины греха, избегая обличений.
23 августа 1990 года был постри́жен в мантию в честь Московского Христа ради юродивого Василия Блаженного. Обязанности священника, связанные с необходимостью часто общаться с прихожанами, не полностью согласовывались со стремлением к уединению, но отец Василий воспринял рукоположение как послушание, стремясь нести свой пастырский долг с сострадательностью и заботливым вниманием к своим духовным чадам, коих у него было немного.
21 ноября 1990 года, на Собор Архистратига Михаила и прочих Небесных сил бесплотных, был рукоположён во иеромонахи. Постепенно расставаясь со своими мирскими привычками, вскоре после рукоположения прекратил писать стихи. Вместо этого начал писать стихи́ры. Так, составил несколько стихир об Оптиной Пустыни, работал над составлением службы преподобным Оптинским старцам, которую не успел закончить. Проходил послушание канонарха, пропевал стихиры. Вёл катехизаторские беседы в тюрьме г. Сухиничи, беседы с баптистами в тюрьме г. Ерцево, воскресную школу в г. Сосенском и школу для паломников в Оптиной пустыни.
Великий пост 1993 года отец Василий проходил с особенной строгостью. На Страстной Седмице совсем не вкушал пищи. Братия отмечала в то время его слабость и бледность. В Великую Субботу весь день исповедовал, а вечером ему вдруг стало плохо из-за сильного переутомления. Перед пасхальной литургией совершал проскомидию, в конце литургии - канонарил.
В пасхальное утро 18 апреля 1993 года отправился по послушанию в скит - исповедовать причащающихся на средней скитской Литургии. По пути услышал колокольный звон - звонили иноки Ферапонт и Трофим. Звон вдруг неожиданно оборвался. Отец Василий направился к звоннице. Навстречу ему шёл незнакомый человек, который, поравнявшись, нанёс ему удар длинным кинжалом. Около часа отец Василий ещё был жив, но рана была смертельной - кинжал пронзил почку, лёгкое и повредил сердечную артерию, и до конца литургии отец Василий скончался. Как было вскоре обнаружено, на звоннице таким же образом были убиты иноки Ферапонт и Трофим. Следствием было установлено, что о. Василий встретился лицом к лицу с убийцей и меж ними был короткий разговор, после которого о. Василий повернулся к убийце спиной.
Последняя запись в дневнике отца Василия: «Духом Святым мы познаём Бога. Это новый, неведомый нам о́рган, данный нам Господом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для ви́дения невиданного и для услышания неслыханного. Это как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь ты можешь летать по всей вселенной. Дух Святый - это крылья души».
Сочинения
- Я создан Божественным Словом.
- Покаянный канон священномученика Василия Оптинского (Рослякова).
- Стихотворения иеромонаха Василия Рослякова .
- Выписки из дневника.
- В Боге нет смерти.
Как лан припадает сухими губами (музыка)
Спаси меня Господи ныне (музыка)
Я сказал буду верен словам до конца (музыка)
| Открыть бы чернильницу ночи, Набрать бы небесных чернил, Чтоб разум себе заморочить Далеким мерцаньем светил. Чтоб, выплеснув грусть и тревогу На смятые эти листы, Увидеть прямую дорогу, Всю жизнь по которой идти; Чтоб стих стал понятен и прочен, |
Когда другого я пойму Чуть больше, чем наполовину, Когда земному бытию Добуду вескую причину, Когда все тяжкие грехи Когда необходимым вам Я вдруг всецело проживу |
| Та ночь из всех ночей одна. В ней все и сказочно, и просто: Деревья, звезды и снега, Дорога, церковь у погоста. Там говорят, что с нами Бог Там говорят, что с нами Бог Оглянешься: ночь говорит. А рядом уж не шумный двор, Пустынный край увенчан весь Такая ночь коснется глаз, Отцу Рафаилу Нашёл бы я тяжёлые слова Но хочется поплакать в тишине |
Посвящается Отцу Рафаилу
Впервые плачу. Кто понять бы мог? Kaк отойти от запертой двери Я видел то, что потерял навек, А первому как быть: я видел свет, За все я сам впервые виноват, На время пусть заглушит боль во мне, Но нет, в ладонь уткну лицо. Другому мою скорбь не передать, И что теперь: лишь он помочь бы мог, |
| Лик луны был светел и лучист, В монастырь пришел ночной покой. Вдруг какой-то местный гармонист Надавил на клавиши рукой. Был его напев знаком и прост, Встал я посреди тропы пустой, |
Когда душа скорбит смертельно И вас нет рядом никого, Так тяжелеет крест нательный, Что чуть живой ношу его. Тогда я, немощный и сирый, А в ней - однажды муж почтенный Позора крест несет на гору, Так страшен был тот путь изгнанья, И он понес. Но на подъеме И все, что вспомнил он о жизни, А я? Что мне на ум приходит, |
| Боже, спаси мою Родину милую, Дай ей в великое сердце вожатые, Вооружи ее мирною силою, Нивы хлебами покрой ее сжатые. Реки ее напои из небесного, Долго родную безвинного кровавили, Но до конца ее край не расхитили, Знать матерей безутешных моления, Глянул с Престола Ты вниз на Вселенную Сжалился, Ты, над страданьями крестными, |
Святая Русь не вынесла удела За веру, за отечество, царей. За синь озер, за ветров вдохновенья, За светлую печаль икон венчальных, О, Русь, судьбы моей причина, Тебя обманутую, жалко, и дорогую, О, Русь, моя стань Вышнему невеста, Святая Русь не вынесла удела |